Кенни Аккерман. Многозначительное ударение на фамилию.
Хотелось ли ей об этом поговорить? Чёрт возьми, да. Хотелось ли ей говорить об этом с ними? Нет.  Посидеть за совсем не неловкой чашкой чая с капралом за беседой «Да-да, он тоже Аккерман, какой тесный мир, не правда ли?». Или завести душевный разговор с мясником о ценности семейных уз. Небогатый выбор. Одинаково трудно поддающейся фантазии.
Тем не менее, из двух зол младший представитель Аккермановского семейства выбрала второе, ибо с заключённым разговор всё же проходит… лаконичней. Не то чтобы у Микасы имелся богатый опыт, но и с капралом фамильярных чаёв они не гоняли.

Да и спрашивать про родственников лучше непосредственно у самого «родственника».
Так или иначе, именно сия цепочка размышлений привела к массивной двери Микасу Аккерман, настороженно стреляющей глазами по сторонам и прижимающей к себе бутылку с... водой. Может и не стоило выкидывать этот фокус и пробираться в камеру заключенного без ведома начальства. Но она едва ли сама оправдывала эту свою глупость, «поговорить с семьёй». Пора поставить точку бесконечным ночам бесконечных вопросов. Из какого-то дальнего уголка сознания кричала маленькая бестолковая девочка, которой просто хотелось узнать… А Вы знали моего папу? А каким он был? А знает ли обо мне кто ещё…?
Эта дурочка ей надоела.
Краснеть с подобной просьбой перед командором или капралом Микаса себе позволить не могла, даже зарывшись по уши в шарф. Чёрт, она даже не поделилась этой чушью с Армином и Эреном.
Всего лишь быстрый визит к родственнику. Она спрашивает про отца и семью. Убеждается, что он всё равно ничего не знает, не знает её других родственников или чего-то подобного, и уходит со спокойной душой. Просто. О последствиях нарушения дисциплины можно подумать и после. В конце концов, сегодня действительно её дежурство… Только немного в другом месте.
Микаса подходила к заветной двери, когда до неё долетели басовитые нотки пленника. Разговоры наедине с самим собой. Хорошо. Кому-то не терпится поболтать. Может, он будет разговорчивым и всё окажется даже проще.
Не теряя времени, она как можно тише отодвинула щеколду и, бросив напоследок осторожный взгляд через плечо, юркнула в камеру.

Он сидел в центре. В не самом лучшем виде. В не самой лучшее кондиции. Капрал Леви умел обращаться с блюдом перед подачей. И тем не менее, бывший капитан Аккерман всё ещё умудрялся отгонять от себя мух безнадёжности, которые обычно облепливали заключённых куда быстрее. Казалось, этой лисьей обожжённой физиономии ничего не стоит снова ухмыльнуться. Или что-нибудь ляпнуть… наступить на больную мозоль.

Младшая Аккерман не стала дожидаться фирменного оскала.  В её инвентаре не имелось ни тонкого искусства допросчика, ни стальной выдержки, ни золотого терпения. Зато в карман было упаковано два чистых лоскутка, а в руках ждала своего выхода бутылка. Без прелюдий и пустых слов, рассчитывая на эффект внезапности, она быстрым движением затянула тряпку на рту заключённого. Прежде чем заводить семейную беседу, старшему Аккерману следовало умыться, и желательно без предательских криков. Приходилось обходиться без крови. Без случайных багровых пятен на форме меньше вопросов. Солёная вода мирной струйкой заласкала ещё заживающий ожёг на лице. Плюс один пункт в список нарушений. Впрочем, мешочек соли утащила Саша, так что, может, это и не в счёт. Довольная результатом на физиономии бывшего капитана, Микаса сделала пару шагов назад, смерив заключённого пустым взглядом.

- Капитан Аккерман, - ровно и глухо, почти скучающе. По крайней мере, так она надеялась.  – Я Микаса. Аккерман. Мы недавно встречались.

Из правого кармана она неторопливо вытащила маленькую флягу, с простой водой, нежели чем-то более крепким. Для одного вечера достаточно нарушений устава. Сделав небольшой глоток, она продолжила размеренным голосом, задумчиво полируя сосуд.

- Но Вы наверняка встречались и с другими Аккерманами. И о которых наверняка хотите рассказать.

Глаза снова стрельнули по заключённому. Часы настойчиво повторяли тик-ток, у неё не могло оставаться много времени. Рано или поздно кто-нибудь пройдёт мимо её поста и заметит чьё-то красноречивое отсутствие. Тем не менее. Она выдержала необходимую паузу, позволив словам пропитать мозги Капитана Аккермана так же тщательно, как рассол его раны. Лишь затем осторожно опустив тряпку с сухих губ и многозначительно повертев флягой перед дикими глазами.

Отредактировано Mikasa Ackerman (Среда, 26 декабря, 2018г. 19:14:31)

Каменные стены, кандалы, тюремный смрад. Всё на месте.
Тогда почему такое чувство, будто она не на допросе измученного заключённого, а в кабинете капрала Леви с неготовым отчётом? Поводья разговора должны следовать повиновению её руки. Однако телега вопросов катилась по небрежно выложенной дорожке капитана. Бывшего капитана, тем не менее умудрившегося раскинуться на стуле допрашиваемого с уверенностью и развязностью старшего по званию. Каждое небрежно, чуть ли не в шутку брошенное им слово ложилось отполированным камушком в столь тщательно подготовленную ею речь. Аккерман давал ответы, которые тащили её вопросы на коротком поводке.
Микаса молча слушала его подзадоривающую риторику. Молча, но не глухо. Как бы она ни пыталась проводить меткие наблюдения мимо ушей, они попадали в цель. Убийца с самого детства. Не так давно почти то же самое на суде сказал Нил Доук. Перед глазами невольно мелькнуло ужаснувшееся лицо Армина. Он пустил пулю в лоб девушки, спасая Жана. Она вонзила нож в мерзавца, спасая Эрена. И ещё в нескольких прихвостней карательного отряда. Вот только задумалась ли она хоть на одну чёртову минуту об этой эфемерной морали? Усомнилась ли в своей человечности?
Похоже, любовь к риторическим вопросам у юной Аккерман тоже была заложена на генном уровне. Убийца. Столь громкое и страшное слово, которого стыдишься при товарищах. И к которому остаёшься совершенно равнодушен внутри. Ставило ли её это в один безумный ряд со Жнецом-Кенни…? Нет, она ведь делала всё только ради брата – её семьи, а капитан…
Отвлекаешься не на те игры, Аккерман, - интонацией, подозрительно напоминающей капрала, отчитал её внутренний голос, и Микаса решительно вытряхнула нравственные глупости из головы.
Стоило бы уделить больше внимания неожиданному пробелу в его «жизнерадостной» речи. Впрочем, мимо проносящийся факт о знакомстве печально известного Жнеца и матери капрала едва ли оставил отпечаток в голове. Логика отнесла это к чему-то «само собой разумеющемуся» - естественное объяснение тому, что Леви провёл детство с Кенни… может, она бы и помусолила вопрос о том, с какой кстати легендарный убийца взял под своё крыло чужого ребёнка.
Но упоминание отца заглушило и Логику, и Осторожность. По маске невозмутимости уже побежала трещина. Та рациональная часть сознания, что определяла Микасу Аккерман, едва ли надеялась узнать что-либо о своей семье вообще. Она пришла исключительно ради того, чтобы заткнуть другую – глупую и наивную – сторону. Сторону, которая сейчас самодовольно показывала язык недоумевающему разуму.
Возможность узнать что-то про папу казалась совершенно невероятной… Спонтанное враньё? Но капитан угадал с описанием её отца. Мог ли он видеть портрет мистера Аккермана в её досье…? Попасть пальцем в небо?
И опять же голос Осторожности и Логики забил вопль эмоций. Чёрт возьми, но если он его действительно знал…! Откуда…? Как?
Не выпустить рой вопросов стоило Микасе всей солдатской выдержки. Проглотив нетерпение и подклеив маску невозмутимости скучающим взглядом по рецепту капрала, Аккерман медленно кивнула.
- Возможно, - она даже не пыталась отрицать всех присвоенных ей званий. Они оба знали правду. И здесь не было товарищей, кому пришлось бы пускать розовый песок в глаза. Аккерман продолжила ровным голосом, проливая несколько прохладных капель чистой воды из фляги на ожоги заключённого. – Ты прав. Мой отец не как я. Или он не успел стать таким как… мы. Что заставляет задуматься. Почему он, человек ни разу не державший в руках оружия страшнее утиного дробовика, известен самому Жнецу-Кенни?   
Не с фамильного же древа на стене в кабинете он его знал. Или…?

Обычно в этих случаях рядом с ней стоял её сдержанный друг. Она всегда могла рассчитывать на его надёжную руку, которая и удержала бы, и остановила бы в нужный момент.

Этот момент, он настал. Впрочем, рассудительного и сдержанного Армина вблизи закипающей Аккерман не оказалось. Маленький и острый кулак встретился с самодовольным оскалом прежде, чем Логика успела вякнуть «но…!».
Сперва было любопытство, да. Она едва ли помнила свои детские вопросы. Её миром был тот маленький домик в горах, и жизнь вдали от города не казалась чем-то… странным. Её родители упоминали несколько раз, что были другими. Но отец никогда не рассказывал о… гонениях Аккерманов. Воображение маленькой девочки написало красивую сказку о юноше – её папе -, который ради любимой девушки – её мамы – последовал за ней далеко в горы.

И здесь любопытство сменилось замешательством. Вопросы неистовым стадом топтались в голове. Что было до мирной жизни в лесу? Рассказал бы он ей свою историю потом, когда она выросла? Причём здесь вообще капрал?
Замешательство быстро переросло в панику. Она знала своего папу – мягкого и доброго человека, всегда готового приютить на ночь заблудившегося охотника, никогда не отворачивающегося от…

И капитан нещадно пятнал эти обрывки драгоценных воспоминаний. Легко. Играючи. Заставляя её всматриваться в каждую дорогую крупинку памяти… ставить под сомнение каждое мгновение своей беззаботной сказочной жизни детства…
Тогда пришла ярость. Слепая, обжигающая ярость. Кто и о чём врал, кто бежал, кто не бежал – всё это резко перестало иметь значение. Она не знала правды, капитан мог показывать лишь одну сторону действительности, а может и всю. Но в одном Микаса не смела сомневаться – её семья не заслуживала того, что с ней сделали те подонки. Эта ярость несла облегчение, и она с радостью бросилась в её белую пену. Ярость заволокла пеленой мысли об отце, которых юная Аккерман боялась. И ненавидела.

- Меня не интересует мнение полицейского прихвостня о моём отце! - и конечно, её уже едва ли волновало, что их могли услышать.

Врушка… - дразнил тем временем внутренний голос, который она торопливо утопила в новой волне гнева.
Вторая рука схватила заключённого за воротник. Каждое слово сопровождал резкий рывок, как если бы так их смысл лучше доносился до этой паршивой башки. К этому моменту Микаса уже перестала следить за представлением на её лице – на нём, подгоняемая тихим страхом, в открытую резвилась злость.

- Мы ничем не обязаны Жнецу-Кенни. Я жива, потому что меня спас отец, скрывшись в горах! Потому что меня спас брат, прикончив мерзавцев! Потому что меня спас друг, посадив на корабль из Шиганшины…!
Голос предательски дрогнул. Папа, Эрен, Ханнес. Как… как он смеет присваивать себе то, за что они рисковали жизнями? За что двое из них отдали жизни?

Она выдохлась. Вылив всё, в ней не осталось ничего. Ярость отступала, оставляя место только пустой горечи. Дрожащая рука отпустила воротник капитана, по привычке вернувшись к шарфу вокруг шеи и затеребив его край.

- Если капрал и скормит меня титану, - тихо произнесла Аккерман, забирая бутылку и поворачиваясь к двери. – Так лишь за то, что я прикончу тебя без него…

Ей больше нечего здесь делать. Нет, не так… ей было изначально нечего сюда приходить.

Он просто игрался с ней. Руки в кандалах, пистолеты конфискованы, кинжалы отобраны. У него оставался только ядовитый язык – единственное, чем можно ужалить. И что ему прекрасно удавалось.

Ей стоило огромных – почти титановских усилий – снова не сорваться с места и не сломать капитану его горбатый нос. Покрепче вцепившись в шарф и глубоко вдохнув, Аккерман твёрдым голосом здравого рассудка велела себе успокоиться и просто выйти. Из чёртовой. Камеры.

И всё же… Папа действительно никогда не рассказывал об их семье. В отличие от фамильного древа её мамы, на котором Микаса некогда знала каждый сучок, отцовская сторона оставалась неизвестными дебрями. И эта выскочившая посреди них больная почка под названием Кенни Аккерман предлагала приподнять плотный полог листвы. От неё не ускользнула внезапная нотка ярости в обычно насмешливом, полусерьёзном голосе капитана. Чем мог тихий и радушный папа вызвать такую злость у Жнеца? 

Крючок любопытства впился глубоко, и старшему Аккерману не надоедало дёргать за него.

Чтоб его.

Резко развернувшись, Аккерман вновь подлетела к заключённому. Самообладание было нелепо размазано по лицу, но его тонкий слой хоть немного прикрыл беспорядок, что оставили бунтующие эмоции.

- Мои родители и Йегеры сделали для меня больше, чем кто-либо в этой жизни. Я не хочу слышать ни одного дурного слова о них из этого паршивого рта, - прошипела она в самодовольную физиономию, между тем дёргая обожжённое ухо. Чтобы лучше услышал. И запомнил. – Узнай мою фамилию? Забавно… – подавившись горьким смешком, Микаса продолжила чуть более сдержанно. – Тем подонкам было плевать на мою фамилию. Им вполне хватало одной «милой мордашки», Аккермановской или нет. И меня спасла не благородная рука дядюшки.

Дёрнув напоследок ухо и «случайно» задев ногтями ожог, она отошла к стене напротив, где облокотилась назад. Она выслушает всё, что он ей предложит. Так или иначе, это единственный источник хоть какой-то правды, пусть даже сомнительной и нечистой.

- Нет, о таком не рассказывают девятилетним дочерям, - пробормотала Микаса, вспоминая неловкость отца, которая теперь вызывала у неё лёгкую улыбку. Папа… человек, который даже не смог придумать для своей девочки сказку о появлении детей. – Он не умел врать… Поэтому просто молчал… - встряхнув головой и собравшись с мыслями, младшая Аккерман вперила в родственника острый взгляд. – Расскажи, что Лиам Аккерман не успел рассказать своей дочери?

Микасу Аккерман редко что заставляло кривиться или морщиться: ошмётки титанов, неузнаваемые тела товарищей по оружию, звенящие над ухом пули, пробитая голова мамы… Она всё это уже пережила.
Слова капитана проникали глубже, извлекая на поверхность самые мерзкие ощущения…

Влажный пол бурили широко распахнутые глаза. Чуть дрожащая рука крепко зажимала рот, опасаясь какого-либо невольного звука. Отвратительное. Её давно не отравляло столь омерзительное чувство… разочарования? Предательства? Аккерман даже не находилась со словами, чтобы описать это… странное, но однозначно пренеприятное ощущение. Первую часть истории Микаса прослушала едва ли с не приподнятой бровью – ничего того, чего бы Ханджи не прочитала им из своей книжки. Но тон сказки резко поменялся, когда речь дошла до папы… Первым желанием было снова подойти к мерзавцу на стуле и прикрыть этот грязный поток вранья, выбить ключ правды. Она уже почти сорвалась с места, когда её вдруг поймала странная мысль… которая никогда не посещала – да и не могла посетить – головку маленькой девочки. Как бедному и всеми преследуемому молодому человеку удалось завести целую ферму? Выбраться из города? Добраться до своего маленького уютного местечка? Приобрести домик?

Как? На какие средства? Начать жизнь с нового листа – даже если этот лист в самой дешёвой газетной книжонке – не бесплатное и не лёгкое удовольствие… В этот момент заигрались первые искорки сомнений, которые, впрочем, быстро разгорались в обжигающее понимание.

- Если у папы и… его кузины имелось своё дело и если они обанкротились… То как получилось, что папе хватило денег на новый дом… ферму… а ей пришлось…? – бормотала под нос юная Аккерман, медленно сползая по стене и пряча лицо в коленях.

Её папа… радушно принимавший всех путников… Разве мог такой человек молча забрать долю кузины, просто так, ради себя…? Нет, нет, нет. Он просто повстречал маму, у неё наверняка имелись семейные драгоценности…
А капитан между тем продолжал ковырять рану, с каждым словом Микаса сворачивалась всё в более тугой клубочек, словно пытаясь спрятаться от них. Как…? Перед глазами вырисовывалась слишком живая картинка. И слишком знакомая. Одинокий ребёнок перед мёртвым телом матери… Она была на месте этого ребёнка. За какую такую заслугу Судьба отдала её в заботливые руки Йегеров? Почему её, а не того бедолагу? Микаса привыкла винить несправедливость и жестокость жизни к себе и своей семье, но сейчас… когда она неожиданно превратилась из несчастной жертвы событий в «родившуюся под счастливой звездой», ей было просто тошно. В чём же справедливость? И что только могло произойти с тем…

Аккерман застыла. Он сбежал со столицы вместе с моей сестрой, его кузиной. Смысл слов только сейчас раскрылся ей во всей красе. Кузина отца. Кузен отца. Она осторожно оторвала голову от колен, непонимающий взгляд молча повис на хмуром лице… двоюродного дяди? Микаса моргнула. И моргнула ещё раз. Кажется, она понимала, за что Жнец-Кенни – её дядя – так презирал отца. Лиам Аккерман ничего не сделал. Так это или не так… Даже если он не брал доли сестры, одно оставалось неизменным: Лиам Аккерман не сделал ничего. Для двоюродной сестры и своего племянника. Ничего.

- Что… что стало с тем ребёнком? – ей уже было всё равно, что творилось на лице, даже если там резвилось стадо самых ничтожных эмоций. В конце концов, она пришла узнать про семью, верно? Что ж, один родственник оказался ближе, чем можно было ожидать. И где-то у неё есть ещё один… Или был. Как бы горько и мерзко не было на душе, любопытство и ещё какое-то странное чувство всё равно поклевывало изнутри. Какой он, её… троюродный брат? Перед глазами невольно проплыло мрачное лицо капрала. Ведь вряд ли ребёнок, который провёл детство в подземном городе под крылом уличного маньяка, мог искриться жизнерадостной улыбкой.