Седые стены молчали. Молчал холодный пол. Молчали тени.
Следовало ожидать услышать робкий шёпот прошлого, крики в страхе мечущихся воспоминаний, свист рассекающего сомнения лезвия. Ничего. Дом замер в бесконечной тишине. Единственной наполняющей мир нотой была короткая, чуть удивлённая «Ми», так неловко сорвавшаяся с губ её друга детства. Палец Смерти словно зажал проклятую клавишу.

Ми…

Это всё, что произнёс Армин, перед тем как потерять взгляд в пустоте.
Она кричала? Плакала? Извинялась? Как же хотелось верить, что с её уст сорвалось хотя бы одно мелкое «мне так жаль». Жаль, что набросилась на тебя. Жаль, что не защитила тебя. Жаль, что даже не попыталась остановить его…
А больше всего жаль, что с той страшной минуты не изменилось ровным счётом ничего. Она не сделала ничего из своего проклятого круга, в который добровольно же себя и заключила. Это было больно и… просто. Просто пересматривать одну и ту же картинку, слышать один и тот же звук, винить во всём безымянную девочку, чьё имя Армин так и не успел назвать. Быть тряпичной куклой, безжизненно тянущейся за нитью хозяина.

Потому что она устала душить себя чёртовым вопросами. Почему позволила? Почему не остановила? Устала заставлять себя ненавидеть его. Он убил Армина. Он убил вашего друга. Устала пытаться искать эфемерные объяснения и оправдания. Он не хотел. Это случайность. Но ещё меньше она желала знать, что будет с ней. Какая разница?
В его руках что-то мелькнуло, и её глаза стрельнули по предмету из привычки, нежели интереса.
…
Неожиданно, но в этот миг ей как никогда захотелось залиться беззаботным смехом. Это ли безумное чувство охватило Анни, когда мы загнали её в тупик? Это ли ощущал Эрен, когда узнал про Сашу? Забавно... Словно долго-долго читал томную книгу и вдруг на последней странице понял главную шутку. Настоящая Микаса Аккерман умерла в том охотничьем домике. Какая искусная, красивая жестокость Судьбы. Однажды мама рассказывала ей что-то о бесконечном круге жизни. Жизнь, может, и не столь бесконечна, как в её истории, но это несомненно круг.

Слабая улыбка едва успела коснуться губ, когда лезвие, чьё холодное прикосновение она ожидала – хотела – почувствовать, вдруг повернулось к ней тыльной стороной. Зачем…? Очередная игра? Зачем заставлять её снова выбирать и терзать себя? Зачем? Почему нельзя просто с этим покончить? Из нас двоих, Армин, тебе повезло больше.
Она устала от этого жалкого создания под названием Микаса Аккерман. Она её ненавидела. Если бы Эрен просто её убрал. Если бы в тот день он просто дал этой маленькой бесполезной девочке умереть… 

Сражайся.
Словно окатили ледяной водой. Глаза резко перепрыгнули с лезвия на автора, но нет, тот не проронил ни слова. Лишь молча протягивал ей нож.
И тем не менее, голос Прошлого прозвучал в сознании так же ясно и чётко, как если бы обращалось Настоящее. Да и так ли сильно они отличались? Всё та же застывшая в нерешительности девочка, всё тот же подвигающий её схватить лезвие мальчик.

Испуганный взгляд снова опустился на нож. Сражаться, да? За что?
Снова разрушить жизнь безымянного ребёнка, как однажды это сделали с ними Бертольд и Райнер? Или молча смотреть, как другой носитель радостно пожирает её брата по приказу командующей?
Разбегающиеся тропы, ни по одной из которых она не готова идти. Они уже пытались устоять одной ногой на двух брёвнах. И Армин упал… Но он, чёрт возьми, хотя бы сражался...!

Сражайся. В этот момент свечка решимости наконец подхватила огонёк, который, разгораясь, постепенно выжег омерзительный налёт слабости. К чёрту всё. Пусть это невозможно и самоубийство. По крайней мере, в конце этой сказки у Судьбы не дрогнет рука написать «она пыталась, она сражалась».

Микаса Аккерман осторожно оторвала взгляд от холодно ухмыляющегося лезвия. Аккуратней. Глубоко вдохнув и вновь собравшись с мыслями, она подняла лицо на брата. Тише. Позволив губам предательски дрогнуть, девушка протянула руку вперёд. Не слишком решительно, не слишком колеблясь. Маленькая ладонь легла поверх его, так небрежно державшей рукоять оружия. Раз, два, три. К ней присоединилась вторая. Не торопись. И медленно, словно пробираясь сквозь буран, она опустилась на колени и прижала его руку к своему горячему лбу; осторожно, чтобы не порезать никого из них лезвием между их ладонями.

- Прости…
Прости, что перестала доверять и отвернулась. Микаса надеялась, это именно то, что слышал Эрен. Он не сомневался в ней, когда писал письмо из Марлии. Может, не будет сомневаться и сейчас.
- Я хочу попробовать понять.
Чуть-чуть сожаления. Кислинка боли. И ярко-выраженный вкус решимости.
Безупречно. Достаточно, чтобы убедить в своей искренности.
Лишь бы только он поверил в её жалкую игру. Дальше будет проще. Заманить в надёжную сеть, найти командующую, вместе выбить из головы Зика и прочих паразитов…
Тогда, может, оно и получится - удержаться одной ногой на двух гнилых брёвнышках.

Обещание – дурманящая вещь. Оно не обязывает как долг, не ослепляет как вера и не угрожает как клятва. Нет, оно держится на одном доверии. Кто бы подумал в тот далёкий – тогда казалось последний – миг жизни, что это самое обещание в конце концов столь бездарно разобьётся о мраморный взгляд его автора? 

Дурочка, - хихикала Судьба, с издевательским любопытством рассматривая прикрытую тенями гримасу. – Думала, он вдруг вспомнит? Дура, он помнит. Просто ему всё равно. На какую-то безумную секунду Микаса поверила, что на твёрдом лице брата мелькнёт что-то знакомое, может быть обнадёживающее…
И под пронзительный свист разочарования её робкое ожидание полетело в тот же холодный мрамор.
Вот только оно не успело разбиться. Всё: ожидания, отчаяние, надежда, желание, – всё застыло в эфемерном понятии пространства и времени между ними, когда рука Эрена на миг задержалась. Простое мгновение, простой жест – то самое нечто знакомое, за что Микаса надеялась ухватиться.

И она ухватилась. Всё стало предельно просто.

Он поставили её на трап между расходящимися кораблями, и пытаться понять или уравнять весы с моралью и победой на разных чашах ей действительно некогда. С неё просто требуется один шаг, быстрый и решительный. К или от. И у этой сцены есть цель. Стал бы её брат… стал бы Эрен Йегер попусту тратить на неё драгоценные часы, не будь она важной частью чего-то?

… это может оказаться предельно просто.

Осторожно, взор поднимается со слишком тяжёлого ножа на задержавшуюся ладонь. Тот самый затянувшийся порез. Спокойный, глубокий как ночь взгляд падает в таёжные дебри равнодушных глаз. Пальцы, в которых только что покоилась рукоять, аккуратно разматывают шарф, словно сбрасывают путы любящего полоза. Кольцо за кольцом, и заветное полотно лежит на повёрнутых вверх ладонях, повержено и смиренно. Взгляд неподвижен – ночь молча бредёт по тайге, не пытаясь ничего отыскать в её чащобах.
Всё неподвижно.

Кроме левой лодыжки, которая успела подкрасться достаточно близко и одним точным рывком сбить брата с ног.

Пара секунда

Две багровые петли вокруг шеи брата, багровая струйка на его ладони и теперь багровое лезвие – вот и всё, что выдало молниеносные движения Микасы, которая, казалось, оставалась неподвижной все те несколько секунд.
Ещё одно мгновение позволило бы совершить крепкий захват. Следующая секунда бы обернулась петлёй шарфа вокруг челюсти. Ещё одна – вокруг шеи. Раз, два, три… Пять секунд, чтобы обезоружить, придушить и оглушить.

Предельно просто.

Но её цель не победить. Лишь показать.

- Мне не нужен нож. Он нужен тебе. - Простая констатация факта – ровным, тихим голосом. – Понять, что от нас требуется, не так и сложно.
Победа достаётся тому, кто отдаёт всё. То, что и делал Эрен.
То, что не сделала Микаса.
С холодного металла медленно срываются спелые рубины крови, смачно разбиваясь о мысок сапога. Любопытно же работает мир, в котором доверие выражается через кровоточащий порез. Впрочем, ей давно стоило перестать удивляться его извращённостям.
- Сложно понять жертву другом. Или семьёй. – Тяжёлый взгляд устало сползает с алого лезвия и, недолго топчась на шарфе вокруг шеи брата, добирается до когда-то хорошо знакомых глаз. – Раз некогда, то мне и нечего пытаться. 

Аккерман не могла принять предельно просто. Недостаточно. Ей нужно потопить вражеский корабль и уберечь его капитана. Только так. И за билет на это судно она предлагает неказистую правду. Притворно пожимать плечами на осколки недавних событий, раны от которых ещё кровоточат? Бесполезно: Микаса, может, больше и не знает брата, но он всё ещё знает её – и слишком хорошо, чтобы пытаться скормить ему ложь. Она понимает всё – кроме того, что отказывается понимать. И если всего - кроме этого одного -, ему недостаточно, то…
То…
За то стояла последняя точка - не родственной крови, чувству долга или вымышленной силе, а мириадам простых и глупых, мелочных и важных, страшных и печальных, забавных и нелепых мгновений. Жестов. Слов. Мириадам, соткавшим то, что они имели и которые она ни на что бы не променяла, будь то покой, победа или свобода.
И настоящее, реальное осознание, что брат может просто закончить всё, резало больнее всякого поражения.

Нож с глухим звяканьем падает к ногам хозяина.

Отредактировано Mikasa Ackerman (Вторник, 19 марта, 2019г. 01:52:19)

В одну реку нельзя зайти дважды.
Даже если это знакомая с детства речка, у которой, казалось, известен каждый коварный изгиб и крутой поворот – путешествие по ней никогда не будет одинаковым.

Когда-то Микаса могла схватить нерадивого братца за ухо и невозмутимо тащить его через сонные улицы Шиганшины под возмущенные вопли, злобно марширующие восклицательные знаки и град ругательств. Привести мальчишку к дверям дома, где после трёхминутной лекции в положении «ногам два дюйма до земли» о том, как надо вести себя с матерью, потянуть дальше за всё то же многострадальное ухо к Карле, которой он бессовестно нагрубил ранее утром.
Когда-то она бы схватила братца за тиски и втряхнула бы в его заблудшую головушку понимание всего, что он натворил. Её острый кулачок несомненно бы отыскал задранный, не сомневающейся в своей правоте нос и высказал бы всеми четырьмя костяшками своё мнение.

То было вчера. Сегодня Микаса Аккерман получала лишь мерзкое подобие улыбки с тусклым налётом издёвки и засевшей в уголках насмешкой. Отвратительное выражение, которое так и хотелось выбить из родных черт как пыль из любимого коврика. В не столь далёком, как могло показаться, уголке сознания озлобленное воображение уже вырисовывало удар за ударом по его физиономии, сопровождая каждый именем того, кто не дошёл с ними этот путь до «сегодня». Воображение тыкало его носом в замызганные кровью страницы книжки-мечты Армина, зарывало его в сломанных телах жертв порочного круга, безжалостно топило его в слезах новоиспечённых сирот. Понять цену и заплатить её своей нравственностью – ясно. Но разменяться сотней другой жертв и после так легко и непринуждённо играться этой мыслью с небрежной улыбкой у неё на глазах?

На какой-то миг чувства вырвались из оков самообладания, и левая рука стремительно метнулась к Эрену, намереваясь по старой привычке подтянуть его за воротник, смачно ударить об стенку и трясти-трясти-трясти…! Вовремя спохватившись, логика успела перехватить руку прежде, чем та достигла цели. Сожаление? Это же оно травило душу – осознание, что на месте раскаяния в брате расцветали алые поля циничности. Или то было разочарование, что пустило корень этого ядовитого желания… выбить из него равнодушие?
- Не беспокойся, помню. Я тебе не старшая сестра, чтобы читать лекции. – Нет, она добровольный раб, смиренный агнец на бойне, глупая надоедливая девочка, живущая одним хмелем прошлого – и будь у Эрена вдохновение, он бы наверняка продолжил список. Чёрт. Она намеревалась подать это давнишнее блюдо холодным и пресным. Тем не менее, горошинка горечи ухитрилась закатиться под купол стальной выдержки, и Микаса поспешила закусить остроту зачерствевшей насмешкой. Редкий деликатес для её уст. Глаза описали ленивый круг по старой комнате, задержавшись на небольшом углублении на дальней стене. Более подходящего места, чтобы напомнить об этом, было не отыскать – место, где Микаса Аккерман обзавелась любимым братом, а Эрен Йегер – надёжным оружием. 

До чего же это всё… Голова раскалывалась о тяжёлые мысли и зудящую неизвестность, но ничего нового – Микаса едва ли не благодарила чёртову мигрень. Она отвлекала, позволяла закрывать глаза на открытые раны и устало тащиться вперёд.
Один вопрос, впрочем, бился о стальную клетку хладнокровия сильнее прочих – всё та же неспокойная птичка, что ранее принесла в своём клювике уродливую младшую сестрицу уверенности - сомнение. Сомнение, что всё однозначно и ясно, что всё просто и понятно… Аккерман уже пыталась отыскать ответ на лице главного постановщика вопросительного знака, но вновь и вновь налетала лишь на белую гладь сухого камня. Почему они всё ещё здесь, в этом старом домике приведений? Качнув головой, Микаса протягивает руку брату – как верный меч, что сам ложится в ладонь в мрачный час. И неважно, что меч выскользнет в самый ответственный момент.

- Всё ещё недоволен своим оружием? – Не тот вопрос, что норовил вцепиться в лицо Эрену, но единственный, который она могла себе позволить. Слова легко срываются с уст и ловко уворачиваются от хищного жала правды. В конце концов, иной роли в сей шахматной партии Аккерман ожидать не следовало. Ферзь – вроде и ценная фигура, но ею вполне можно пожертвовать ради шах-мата.

Сейчас как никогда хотелось истрепать края шарфа – вредная привычка, как, впрочем, и забота о брате.

Судорожно хватающиеся за тугую ткань вокруг горла пальцы. Застывший на губах немой крик. Жёсткость и холод пола, грубый поцелуй половиц, веющий ледяными напоминаниями того далёкого дня. Вой испуганного сердца.
И всё это не имеет значения. На сознание набегает скалящаяся безысходностью чёрная волна, и на её пенящемся болью гребне несётся новый палач, коему предательство услужливо заточило топор и сплело венок из терна разочарования. Бежать – скрыться от ухмыляющегося лезвия в тепле воспоминаний, под бронзовым щитом слепой веры с вычурным гербом надежды.  Непонимание, неизвестность, сомнения – они чутко следует за ней в темноте, легко отыскивая укромные уголки прошлого и свирепо расправляясь с каждым из них.

В этом море без света и красок, где соль сожаления жжёт даже старые шрамы и душа захлёбывается отчаянием, Аккерман тихо неслась ко дну, позволяла горькой воде происходящего разъедать мысли. Где она оступилась…? Где ступила не на тот камушек, утянувший в эту пучину? Удар – здесь её настигает неожиданное осознание, нависает над безвольным тельцем электрическим шаром, несущем столько же ясности и света, сколько мучительной боли от прикосновения. Она тянется к нему, позволяя смертельному току правды промчаться по венам.

Ни единого шанса – изначально, с той самой секунды, что она перешла порог этого проклятого домика. Просчёт, ошибка, что проросли из зёрен наивности и ядовитого доверия. Брат… Эрен Йегер не нуждался в молчаливом последователе или послушном рабе. Бескомпромиссное понимание, незыблемая вера – вот они, билеты к его доверию, и у Микасы никогда бы не нашлось для брата достаточно золотого вранья, чтобы за них заплатить.

Ни единого шанса, который она была бы готова схватить. Забавные мысли проплывают мимо, когда распластался на дне жизни и равнодушно ждёшь, чтобы толща воды и соли прошлого наконец раздавила настоящее и будущее. Несмотря на столь печальный финал, сожаление не спешит явиться на сцену с монологом о том, кто мог бы сейчас быть на её месте с удушающей петлёй шарфа вокруг шеи, не будь она любящей дурочкой. Ни единого шанса… И тем не менее, Эрен Йегер протянул ей руку с возможностью. Жест – приглашение, - которое не получили остальные товарищи. Большее, на что она могла рассчитывать после хладнокровного убийства их друга. До чего же забавно… немного жалко, но отчего-то не особо горько, что даже сейчас, когда его руки медленно вытягивают из неё жизнь алым символом их прошлого, Микаса Аккерман всё равно хочет улыбнуться. Столь малый жест, отрицающий абсолютное равнодушие – столь малая крошка, за которую девочка жадно хваталась в темноте...

Но вместо обещанной лирикой блаженной лёгкости и покоя после мрака, тело лишь наполнялось свинцом, запястья и шея горели ссадинами, в голове оглушительно звенели осколки воображения и реальности. Дежавю… те же сырые запахи, те же половицы. Тот же тусклый свет, мнущийся на едва приподнявшихся веках. Только другой силуэт. Старый актёр, но с другой ролью. Секунды или минуты – часовые стрелки обманчивы в эти мгновения, - но пелена постепенно сходила со взгляда, наполняя окружающий мир более глубокими и не менее холодными тонами. И первой же в проясняющееся сознание на горбатом коне вопросительного знака ворвалось замешательство. Почему…? Глаза медленно проследовали по тянущейся от неё багровой дорожке к знакомой руке с заклятым ножом. Чего ждать?

Холод незаметно проскальзывает сквозь тонкую ткань и пробирается до ноющих костей, но Микаса едва ли обращает внимание на чуть дрожащие губы и леденеющий ноги. Все силы и мысли брошены на достижение одной цели – отыскать некогда родную лесную чащу и забуриться в неё за ответом. Морщась, получается слегка повернуть голову и доползти по руке усталыми глазами до искомой ледяной пустоши его лица. Тщетны попытки войти в зимнюю тайгу, и всё же угольки робко скользят по колючим елям, надеясь отыскать просвет в густом пологе.

- П-почему…? – каждый звук прокатывается как по наждачной бумаге, глухой вопрос вырывается с хрипом из измученного горла и тихо повисает в прохладном воздухе. И это короткое слово вовсе не бросало укоризненных взглядов на связанные руки или на пёструю ленту воспоминаний, что совсем недавно безжалостно преграждала путь кислороду. Нет, «почему» цеплялось за её всё ещё бьющееся сердце. Почему наконец не отправить её, не принявшую правила игры, по той же дорожке, что и Армина? 

Где-то в глубине души всё ещё обитал этот маленький пуганый зверёк надежды… и замешательство настоящего вдруг заставило его высунуть мордочку и прилечь мягкими лапками на сердце. Доверчивый, жаждущий ласки и готовый поверить в любую сахарную небылицу. Он с трепетом ждал объяснений - надеялся хотя бы на одно… на одно светлое пятно, - пока Микаса Аккерман молча лежала у подножья неприступной горы, уповая на крошечный лучик солнца, что, ей показалось, вдруг выглянул из-за ледяной шапки.

Неизвестность – лучшее оружие из арсенала страха. Облачённая в чёрный бархат темноты и мягкость тишины, она обхватывает жертву любящими лапами, поглаживает горло смертоносными когтями и остужает кровь тихим ледяным дыханием. Никто не смеет бросать ей вызов, кроме одного слепого врага. Доверия.

И Аккерман видит, как тень её единственного сейчас союзника робко скрывается за углом мягкой и любимой улыбки брата. Чувствует волшебный танец веры по измученному сердцу, когда тёплые пальцы гарцуют под нелепым водопадом спутанных волос в безмолвном и добродушном упрёке из прошлого Глупышка, длинные волосы будут только мешаться. Когда они в таком ненавязчивом напоминании касаются того страшного дня ненамеренной попытки её убийства – мелочь, которую Микаса никогда не воспринимала, выпускала из крепкой хватки внимания как надоедливую муху над ухом. В отличие от Эрена. Он помнил, он не отпускал этот незначительный момент из вьющейся пёстрой лентой сукна вокруг её шеи истории.
Облегчение, пьянящий хмель, что бросает напряжённое сознание в перины долгожданного покоя. На коротком поводке веры и простой сестринской любви без условий, она терпеливо ожидает его ответа, молча позволяет ему обвязать жёсткую ткань рукава вокруг глаз – не ведая причины, но и не нуждаясь в ней. Не сопротивлялась, когда ледяной пол обжёг своей грубостью тело. Она никогда не требовала ответного доверия или заботы, ей достаточно элементарного принятия – и если Эрен готов впустить её в свой мир только по правилам предосторожности, ей всё равно. Пускай следит за каждым шагом, пусть записывает и запоминает каждый несвоевременный чих и оставляет за повязкой все революционно важные секреты. Аккерман переживёт его подозрения с той же лёгкостью вкуса мышьяка, как и его многолетнее равнодушие, обыкновенное пренебрежение или безмолвный уход на год.

Ливень в бессильной злобе метался за шаткими стенами их начала, рычал громом и скалился молниями, словно требуя душераздирающего финала пьесы. Микаса только слабо улыбнулась, вторя лику брата, теперь оставшегося по ту сторону повязки, надеясь, что он видит её молчаливое согласие и безоговорочную преданность. Не ради плана, с небрежными набросками которого она следовала сюда, не ради каких-то идей. Только ради него…

Ненавижу. Всегда ненавидел.

Небо за окном разрывается в триумфальном рёве.

Тишина. Беспомощная, безликая тишина. Даже она, кажется, жалеет безропотную дурочку и накрывает изнеможённое тело совершенным окоченением. В порыве немереной щедрости позволяет проигнорировать очередной выпад боли в шее и почти сочувственно перекрывает физическую боль пламенеющей агонией в душе. Или…? Душа рыпается, жалобно дёргает лапкой под натиском заливающегося острым злорадством предательства. За что…? За что она заслужила эту ненависть? Так ли противны эти семенящие следом щенки по кличке Верность и Забота? Почему он не видит, что их направляет не бескомпромиссный поводок мнимой аккермановской связи, а бесконечная лента прошлого, сотканная из ниточек самого разного окраса? Серых и ярких, хрупких и прочных, пёстрых и блёклых…

Слепящая боль в загривке едва ли может сравниться со всепожирающем пламени внутри. Из глаз вырываются предательские слёзы, ибо тело не в силах справляться с этой разрывающей агонией. Горит, вопит, ноет. Захлёбывается в немой муке, но молчит. Ни единого звука. Всё та же издевательская тишина. В какой-то момент древний инстинкт самосохранения и огненный ген Аккерманов берёт вверх. Самый юный представитель семейства рвётся вперёд, почти не чувствует ожога упрямой ткани на горле, так же настойчиво игнорирует всю тяжесть и тянется к свободе.

Очередной оскал бури. Природа упивается зрелищем сквозь пыльное окно под звук рвущейся рубашки и в панике разлетающихся пуговиц. Потомок этой семьи никогда бы не допустил подобной ситуации: беззащитность, безысходность, поражение – незнакомые Аккерманам слова. Всего лишь один миг – ощутимый и осязаемый, выкраденный у неостановимого времени. Миг, который невозможно не заметить: на секунду сдавшееся тело неожиданно извивается загнанной в угол коброй и улавливает заветную точку равновесия. Дальше всё просто.
Было бы.

Захватить центр тяжести, положиться на чистую силу ножных мышц, извернуться. Для аккермановской крови бой без глаз и рук не более чем учебная тренировка повышенной сложности – испытание, которое Микаса Аккерман проходила с отличием и не единожды. Оглушить, нащупать нож, сбежать. Как по книжке. Легко.
И сей момент вылетает из её рук как пойманная синяя птица из силков одержимого охотника. Отпуская свой единственный шанс на побег, Микаса смиренно опускает голову перед братом, которого в кратковременном порыве самозащиты она успела самую малость оттолкнуть. Без движущей силы адреналина движения скованны и неловки. Тем не менее она умудряется подняться на колени – плечи сгорблены и виновато опущены вместе с лицом, кровь торопливо бежит вниз под свисающую с них клочьями рубашку.

- За что бы то ни было… Не сдерживайся.

Выместить всю ненависть и злобу – пожалуйста. Отомстить, отыграться, доказать – пожалуйста. Если он винит её, ненавидит за слабость, безрассудное следование и нерешительность, за все годы надоедливой опеки, уязвления гордости и преуспевания во всём – пожалуйста. Пожалуйста. Она не собиралась бежать от этой битвы – этому её научил он сам.
Где-то в предвкушении облизнулись молнии, но Аккерман наивно и упрямо не отступала – на самом краю оборванного и окроплённого кровью шарфа призрак прошлого продолжал судорожно удерживать потасканное и замученное слепое доверие.

Отредактировано Mikasa Ackerman (Среда, 20 февраля, 2019г. 00:08:48)

Слишком близко. Не так пугало бы острое лезвие у горла в его руках, чем этот… поцелуй? Прерывистое дыхание прижатой к земле лани под скалящейся пастью волка. Что-то не так… В панике метавшиеся в сознании мысли галдели наперебой, тщетно пытаясь вразумить раненую добычу о её месте в игре «кошки-мышки». Его губы… тёплые… нежные… Не так. Они не должны ласкать то, что меньше минуты назад так остервенело рвали… не должны мягко жалеть никчёмный объект ненависти… Благоразумие верхом на обезумевшем трепете кричит и о более очевидных и подозрительных изменениях в погоде, предвещающих неминуемый жестокий шторм после обманчивого затишья. Эрен. Её брат, тот самый, что когда-то игриво лохматил ей волосы, подбадривал кулачком в бок и сурово отчитывал за всякие попытки запутаться в сетях отчаяния, теперь утешал – прикасался – совсем иначе. Так, как боялось рисовать воображение, как не решались представлять самые сокровенные желания и даже не смели трогать отчаянные мечты. Так, как не позволял ни один внутренний и негласный закон. И как это всегда бывает согласно другому закону – настырной и эгоистичной, извращённой человеческой природы – так, как больше всего хотелось. Неестественно. Обманчиво. Но как оголодавшая собака она бросалась на любую – самую обглоданную и чёрствую – косточку, брошенную надменной рукой хозяина. Вгрызалась, наслаждалась отбросами самого незавидного внимания. До чего же отвратительно жалко… Ненавистно, тошно. Может, Эрен и прав… Может, она действительно просто охотно тащится за невидимым поводком самообмана и одержимости, теша себя приторными баснями о заботе и бескорыстной любви… семейной. Или…? Его тёплое как летний бриз дыхание не несёт сожаления или извинения – элементарное и ясное как июльский знойный полдень издевательство и насмешка. Охотно горит под изнывающими лучами, тает последней росинкой морозного утра, что впервые познакомилась с губительным жаром Солнца.

Разрешение...? Нет. Никогда не требовалось, она никогда и не требовала. Всегда, с первой ночи, когда вокруг шеи обвился радетельный алый змей принятия и обещания, без условий и договорённостей… ему можно было всё. Микаса Аккерман действительно принадлежала Эрену Йегеру. Её жизнь, душа и тело – всё.
Бесполезные попытки биться и что-то доказать.
С холодящим кровь равнодушием он убивает друг детства. Она продолжает брести за ним с поджатым хвостом по кропотливо выложенной тропке лже-логичных предлогов.
С разящей прямолинейностью он опрокидывает бокал вины за смерть невинных детей. Она всё пробирается сквозь буран непростительных грехов.
С жестокой правдой он рвёт, бессовестно пятнает и извращает единственную для неё красоту в этом замшелом мире. И она рада каждому штриху.

Не видит и не ожидает внезапной атаки на губы, тихо и глухо всхлипывает от резкой боли, расцветающей на языке металлической розой. Первый… Не так. Неправильно. Но это он… Не шевелится, только покорно впускает агрессивный язык, слабо и нелепо раскрывая рот и поворачивая голову, позволяя брату проникнуть глубже, достать все уголки, пробовать и поглощать. Первый. Первый поцелуй должен выглядеть иначе, должен быть наполнен чем-то иным – не пустым обжигающим вожделением к удобной податливой кукле в руках. Но она путешественник у долгожданной лужи грязной водицы – она черпает из неё всё. И наслаждение, и радость – вопреки хрустящему на душе презрению. Страх и трепет. Они лишь гонят под его жёсткими нещадными ладонями ощущения вниз, к дрожащему и пылающему очагу постыдного желания. Распыляют. Страх, потому что это настоящий конец той красоте, что была. И той, что могла быть. Трепет, потому что на этот безумный миг её жизни в буквальной и фигуральной темноте страсть одержала неоспоримую и лёгкую победу над всем: опалила меха гордости, заглушила голос разума, плюнула в глаза нравственности.

И брат только помогает. Покореженная гордость трещит вместе с последней охраняющей чувство собственного достоинства тканью под его совсем не ласковым рывком. И он упивается её унижением, слабостью… словно тыкает мордой в кислое месиво правды. Слабостью, когда вместо яростного крика с уст срывается одно жалкое имя. – Э-эрен… - Тихое, хриплое… умоляющее, но вовсе не о том, чего требовала ситуация от знающего себе цену человека. Почему… почему было просто не покончить с этим? Насколько надо её ненавидеть, чтобы с таким упоением втирать соль в кровоточащие прошлым раны искренней любви? Так заботливо травить стрихнином правды – делая новую смертельную инъекцию в сердце каждым нетерпеливым укусом, каждым лихорадочным движением пальца. Боль глубоко ступала по телу. И предательское наслаждение предано топало по её следам от терзаемых, твёрдых как камень, сосков до дрожащих ног - ниже и ниже…

Не замечает, как из-под повязки на глазах начинают пробираться одинокие солёные гроздья. Сожаление? Бессилие? Отчаяние? Отвращение? Беспорядок чувств, которые нещадно из неё выдавливает он… Желаний.

- Я знаю...

Не хочет хотеть. Но поводок натянут – правда из свинцовой чаши безжалостно влита в горло. Пиршество брата и сладостные страдания наконец прерываются. Мелкая дрожь носится по ватному телу взволнованной лисицей, неумышленно топча последние сорванные ветрилом вероломного вожделения листья гордости. Судорожный вдох. Миг покоя в кромешной темноте.

Молча укладывает мокрую щёку с продолжающими медленно сбегать по ней крупицами соли на жёсткий пол, прижимаясь влажной и возбуждённой грудью к старой древесине, сгибая ещё больше дрожащие ноги в коленях и с трудом приподнимая нижнюю часть корпуса напряжёнными как перед поркой у провинившегося ребёнка ягодицами вверх. Словно в подобии жалкого подчиняющегося поклона.

Микаса Аккерман могла сражаться. Всегда сражалась. Но она чуть было не забыла одну оговорку.
Только не против него.

Отредактировано Mikasa Ackerman (Среда, 6 марта, 2019г. 15:47:49)

Так, должно быть, чувствует себя выставленный на ярмарке зверёк с цепочкой на шее – в центре неразделимого внимания улыбчивого укротителя, что с чванной нерасторопностью описывает круги и решает, кнутом или пряником преподнести следующий урок. И приручённая тварь изнемогает в неведении, невольно напрягаясь всякий раз, когда половицы издают предостерегающий скрип под знакомой поступью размеренных шагов. Не зная, ожидать удара или ласки. Вздрагивает от почти ласкающей руки на поджавшейся ягодице, ибо уже готова к подвоху – понимает, что его нежность шита бумажными нитями, которые лопнут в любой миг и обернутся жестокой плетью. Совершенно неуместная благодарность избитого и брошенного щенка, которого по прихоти скуки захотели почесать за ушком, а он только тянется, охотно принимая единственную открытую ему форму любви. Подставляется под ладонь, так никчёмно умоляя продлить эту иллюзию заботы. И Эрен Йегер, кажется, снисходит до ублажения столь мелкого желания, вероятно находя картину с некогда сильнейшим и теперь прижатым собственными чувствами зверьком достаточно забавной. Как ни в чём не бывало, он продолжает томить неизвестностью, пробегает обманчиво мягкими пальчиками ниже по дрожащему телу с любовью холодного лезвия. Резвящаяся за окном буря в однократном порыве снисхождения топит в громогласном хохоте скатившийся с искусанных уст жалкий писк, когда он медленно подбирается к очагу с испуганно бьющимся огоньком. Да. Нет. Да…?

Смахивает с лица вороной локон – почти так, как всегда хотелось. Почти получилось перехитрить совесть дурманом желанного, когда та же рука резко меняет тон и без капли недавней мягкости рвёт, оттягивает голову назад как старой бестолковой игрушке. Внимание слишком занято стонущим скальпом и ломкой прогнувшейся спины, чтобы задержаться на шуршании перед самым носом, хотя оно должно было насторожить, подкинуть подсказку в черный омут под якобы благодетельной тканью на глазах.
Очередная усмешка бури - беспристрастного зрителя из-за окна.

Две секунды, чтобы понять. Две секунды, чтобы действительно понять, осознать и донести до усердно кутающегося в перины самообмана сознания, что происходит. Но распустить этот прочный кокон не так просто. И Аккерман сопротивляется жёсткой правде – зарывается глубже в шёлковые пряди выдуманного кошмара. Это не Эрен. Не может быть Эрен. Эрен оставил её маленькой девочкой в этом доме и её забрали, утопили в повседневной боли и пошлости подземного мира. Этим унижением её… кормит не он. Это не её младший брат, кто радостно выдалбливает из неё наслаждение как из безымянной шлюшки на полу безымянного места. Кто невозмутимо насаживает рот на своё горячее возбуждение и продолжает яростно молотить, злорадно игнорируя глухие звуки бестолкового сопротивления. Настолько… унизительно, грязно, дёшево.

Дурочка, - гулким эхом вторит утомлённая и залитая горчащим сиропом утешений и оправданий Правда в потёмках разума. Физическая боль как услужливый палач не позволяет телу расслабиться, а мыслям вернуться к нему. Отвлекает… Пока хватающаяся поудобнее рука в волосах не сбивает затянутую тряпку, а несколько особо резких и лихорадочных движений окончательно не спускают её с одного влажного глаза.

Эрен. Густой сумрак отчаянно пытается прикрыть его безликой маской, и оскал молнии с досадой якобы случайно разбитой чашки забрызгивает белоснежным светом искажённые незнакомыми эмоциями черты. Смачно врезает правду в исполосованное солью личико, и Аккерман давится ей – во всех смыслах, - но он-таки вбил в неё эту предельно простую мораль их басни. Хотелось быть полезной? Радовать? Где-то тихо покачала головой всё та же Ирония, главный постановщик сегодняшней трагикомедии. Разве не забавно, что все сокровенные желания исполняются, только в самом необычном виде? Не ей ли так хотелось доставить брату удовольствие? Изуродованный смысл, искажённые слова. Но вот Микаса Аккерман в этом и преуспела – доказательство похвальной работы жжёт солью горло. Ей остаётся только глотать – своё унижение и его удовлетворение. Но впервые – впервые - за всё это время руки пробуют силу ремней и делают попытку рвануть… потому что такие шутки – чьего бы авторства они ни были, Судьбы или Эрена Йегера – нельзя терпеть. Даже у пресмыкающейся под ногами надменного хозяина шавки больше гордости. Марлийский бордель был бы предпочтительней этого дьявольского домика. Участь Армина была бы предпочтительней этой концовки прошлого. Что угодно. Только больше не бить носом об теперь довольно кивающую Правду, со взглядом подозрительно зелёным и знакомым: Эрен Йегер может делать с ней что угодно. Делает с ней что угодно. Собачка, подстилка, оружие – в какую роль он её не сунет, она, чёрт возьми, будет продолжать тянуться.

Его рука на затылке ослабевает, позволяя на несколько мгновений наслаждению перебить настороженность – или же брат уже и вовсе списал последнее за ненадобностью. К чему осторожничать с куклой? И это тот шанс, который она хватает. Миг, когда удаётся вырваться из хватки и под шипение рвущегося ремня освободить руки. Если бежать – то сейчас. Впрочем, разве Микаса только что не убедилась в тщетности этой затеи? Бессмысленно. Но одну мелкую вещь для своей подбитой гордости и измятого достоинства Аккерман ещё успеет сделать – мелкий плевок, чтобы заткнуть довольную спектаклем Иронию и бросить в стряпню Судьбы свою крошку свободы. Поднявшись на колени, впиться затёкшими ледяными пальцами в плечи и, не теряя ни одной драгоценной секунды кратковременной слабости брата, забрать то, что она заслужила. И так, как заслужила. Торопливей, чем представлялось. Неаккуратно. Судорожно. Но у неё слишком мало времени, чтобы украшать настоящий первый - он же последний - поцелуй книжными сентиментами. Кровь на языке солонит сладость, как и привкус недавнего унижения и издевательства. Но это то, что всё-таки отличает её от безвольной игрушки. То, чего желает сама – без зазрения стыда или совести. То, что должно было быть.

Он может что угодно творить со своей собственностью: ломать, играть, пользоваться. Но свою мизерную плату она забрала.

Отредактировано Mikasa Ackerman (Четверг, 21 марта, 2019г. 23:31:57)

Я не вернусь. Так говорил когда-то
И туман
Глотал мои слова и превращал их в воду.
Я все отдам
За продолжение пути, оставлю позади
Свою беспечную свободу.

Не потерять бы в серебре
Её. Одну. Заветную.

Путь прежде цели. Баснословно дорогая роскошь для тех, кто может себе позволить наслаждаться живописной дорогой с добрыми историями новых попутчиков, нерасторопно потягивая чай из фарфоровой чашечки. Не в этой жизни. Цель – далёкая заветная звезда без имени. Её холодные лучи едва ли дотягиваются до твоего пыльного лица, и тем не менее ты стремишься к ней навстречу. Целиком и полностью осознавая тщетность своего пути без конца. Надеешься лишь успеть за короткий отрезок жизненной ленты сделать хоть сколько-то шагов навстречу к ней, одной. Приблизиться на расстояние если не близкое, то не настолько безнадёжно далёкое. Такой идеей живут и жили они все. Карл Фриц, бежал и спотыкался в погоне за мечтой построить последний рай. Армин, растил крылья, чтобы облететь на них весь мир. Каждый второй разведчик, кидался под лапу титана и становился крошечной ступенькой в сторону их звезды. Эрен… Эрен, судорожно перерезает горло глупо лыбящемуся зеленоглазому мальчишке на берегу океана, прокладывая шаткую тропинку к сокровенной свободе. И наконец, Микаса. Закутавшись в непробиваемый шарфик, пугливым мышонком ползла к брату. Говоря о путях и дорогах, её оказались самыми прямыми. Никаких людоедских ладоней по обочинам. Затаившихся подвохов за поворотами. Не требовалось даже пересекать в брод реки чужой крови. Ничего – ровная тропка до её безумной звезды. С единственным но. Обожжёшься звёздной пылью, и дорога исчезнет, а между тобой и целью вновь растечётся бездна, только на сей раз без единого подступа. И Аккерамн тихонько бродила за своей звездой по кругу, убеждая себя в верном направлении компасной стрелки. И вот маленький вагончик, нагруженный до краёв тоннами комплексов, центнерами «а вдруг» и одной, но объёмной детской мечтой, внезапно сходит с рельс, мчится крошечными колёсиками по обрывистому склону, пролетает сквозь полымя и занавесу дыма… И смущённо чиркая колёсами по ухабистой дорожке, с финальным и самую малость победным «буф» прибывает на конечную станцию. Ту самую. Станция «Заветная цель» - конечная, при выходе не забывайте свои вещи. И вот, когда поезд прибыл, девочка растерянно стоит на полустанке с гигантским чемоданом за плечами, набитым страхами, сожалениями, надеждами, достижениями… и не знает куда податься. Куда девать это нажитое добро? Ведь она тащила их с собой в дорогу – пригодится в пути, так сказать. Но вот путь подошёл к концу, цель достигнута. И речь не о заветном поцелуе принца. Микаса Аккерман наконец честна, с ними обоими. Такое близорукое и глупое в сравнение с масштабами его планов и стремлений желание, и такое важное для одной маленькой души.

Она нашла свой океан. И не только помочила в нём ножки, а нырнула с головой.  Но что дальше? Никогда по-настоящему не надеясь дойти до этой точки, сознание и не бралось за кисть, чтобы рисовать что-то стоящее и серьёзное за горизонтом. Так, детская мазня сиропом, не более. Казалось бы, в конце игры достаточно просто получить удовольствие от полученного приза и… выйти? Жизненная цель достигнута, всё остальное не важно. Но ведь у тебя есть приз… Может, на него и нет никаких чётких планов… но разве его наличие не подразумевает исполнения своих старых намалёванных фантазий? Что делал Эрен дальше, когда достиг океана?

Переплыл его. Ступил за горизонт.

Можно было бы оправдываться, что их горизонты разнятся доступностью и возможностью. Однако, ещё пять лет назад их грани между реальным и вымышленным желаемым находились на диаметрально противоположных концах, когда прижать Эрена Йегера к стенке со словами «я хочу от тебя детей» казалось несопоставимо доступней, чем переплыть бескрайней мир из воды. И где же они сейчас? По ту сторону океанского простора, где Атакующий уже нашёл и оседлал новую цель. В свою очередь, условно сильнейшая женщина Элдии перепрыгнула все сгоревшие мосты лишь для того, чтобы приземлиться в полымя и успеть просто прикоснуться к звезде, прежде чем добровольно сгореть в ней. Из двух историй брата и сестры, незатейливая вторая внезапно оказалась непомерно сложнее и сказочней – проще поверить в несущийся на горбу Атакующего армагеддон, чем в поцелуй истинной любви на пепелище детских воспоминаний. Тем не менее. Вот они. Здесь, где всё началось. Логично, что и всё закончится, по крайней мере для одной из них. Ведь история подобралась к забрызганной последней страничке…

Нечего было ожидать. Когда её безбашенный паровоз мчался к этой пропасти мгновением раньше, бесстрашный машинист Аккерман и не тянулась за включателем головного центра, чтобы хотя бы набросать возможную картину дальнейшего развития событий. Те короткие секунды до успели склеить одну небрежную аналогию – всё тот же прыжок со скалы. Главное решиться, а дальше всё сделает сила притяжения.

Кто же мог подумать, что аналогия приблизится к правде на непозволительно фамильярное расстояние? Сила притяжение действительно сработала. В противном случае, рассчитанный на прикосновение миг не растянулся бы на ещё один, и ещё, сложивший пазл чего-то… более искусного и сложного, нежели мокрое слепое елозание губами. Неожиданно. Страшно. И между тем определённо… хорошо. Почти как когда-то. Нет… не так. Иначе. За поворотом секундной стрелки уже что-то затаилось – его длинная тень падает на двух издалека. Впрочем, какая разница? Она живёт этим моментом. С ним. Дышит. Вкушает. Пьёт. Мир вдребезги разбился на просторах вселенной, оставив ей только эту хижину, только тепло его рук на саднящей шее, только соль на разбитых губах. Только рдеющую молчаливыми кострами чащу.

Пальцы крепче сжимают предплечья – уже не хрупкие детские выкаченные вперёд в самонадеянной браваде. Держат уже не в подобии опекунской защиты. Сейчас это сестра хватается за брата как утопающий за последний кусок суши. Потому что отпустить – значит утонуть.

Отредактировано Mikasa Ackerman (Вторник, 10 августа, 2021г. 02:36:06)

За свою далеко не насыщенную разнообразием жизнь Аккерман успела познакомиться лишь с двумя бесстыжими вертихвостками. И если первой белобрысой ещё можно было натянуть УПМ лямки на уши, а УПР(угий) зад на стену, то вторая достигла такого виртуозного мастерства в надувательстве и шарлатанстве, что ни один хук не спустил бы ее наглость на землю. Конечно, сидя в своём манеже на Парадисе, Микаса была знакома только с одним её образом и лишь под одним именем. Эту леди в пепельной тунике знали как Смерть. Она приходила с угрюмым визитом перед каждым походом. Порой вламывалась в дом с топором в руке или влетала через форточку чумным вороньём. Уже тогда, будучи едва представленными, Аккерман недолюбливала госпожу: то нагонит драмы на пустом месте, то явится нежданно-негаданно на тихий семейный ужин. Обычно, ты едва ли замечаешь ее присутствие - тень будет заботливо ласкать ваши хрупкие очертания и выцарапывать свою метку, но, ослепленные суетой нового дня, вы оставите эти корявые пальцы незамеченными. Лишь после, когда уместно безмолвное «слишком поздно», на чьём-то пустующем месте мы разглядим её загадочный оскал.

Эрен тоже недолюбливал старуху. Два ребёнка, которые столкнулись с ней лоб в лоб слишком рано. Ведь с высоты десяти лет не видно горизонта: земля, небо, сосед напротив: всё, кроме тебя самого, кажется незыблемым. Ты растёшь, меняешься, бежишь за самопровозглашенными мечтами, а окружение замирает в умилении и просто существует. Так должно быть. Так, а не наоборот.

Мадам Смерть любила играть. Как дворовые бросали камень-ножницы-бумагу, так и она велела загадывать между ежедневным скоро-увидимся, тёплым дружеским бывай и резким немногословным прощай. Забывая упомянуть, что правил нет, и любое ленивое пока легко может оказаться так и не проведенным отпеванием.

Ни один из них двоих ещё ни разу не говорил своё прощание - серая стерва отказалась их учить. И потому по привычке заглядывала без всякой причины. Сначала была битва за Розу. Костлявая лапа успела вцепиться глубоко в грудь и оставить внутри ожог. Ты не успела. Ты не сказала. Ты не узнала. Когда в последний раз он раздраженно отмахнулся от твоей руки? Когда поддразнивал? Когда обнимал? Ведь даже и не вспомнишь. И уже не поделишься заветным секретом… Ваше прощай уже было сказано заочно, вы просто этого не заметили. Но тогда повезло - стерва слишком увлеклась чужими драмами и очередь косы не дошла до них. Так называемый «второй шанс». И он расслабляет, снова скрывает лик всегда близкой Прощай за шальной пеленой событий нового рассвета. Откладываешь. Ждёшь. Сомневаешься. Пока вновь не сталкиваешься с ней. Следующее свидание серая мадам назначила Микасе на берегу, казалось, сказочного океана. Убаюкивая фальшивыми словечками. Там, где укутавшаяся в алый шарф сестра потеряла брата в волнах чужого мира. И снова изъедала, снова укоряла. Снова жалела, ругала и проклинала. Покуда серая дама вновь не вильнула фривольным хвостом и не вернула Эрена. Условно, конечно. Но он был… на расстоянии протянутой руки. И Микаса, заигравшись с чужим одобрением и недовольством, в очередной раз позволяет тишине заполнить все пробелы. Стоило бы ухмыльнуться собственной слабости. Мне проще поверить в волшебную Аккерзависимость, чьи-то нравственные цели, моральные кодексы и альтруистические планы. Проще замаскировать свою тухлую душонку эгоиста под всепрощающего ангела-спасителя. Проще кивать на каждое обвинение в его сторону. Проще притворяться, что мне не все равно. Бесконечно проще, чем открываться ему.

Серая стерва никогда не делала одолжений, и уж тем более не давала поблажек. Но сейчас… это была скупая сдача за всё, что она и так забирала без спросу. Редкий жест доброй воли.

Её… их первое и последнее прощание.

Под ними уже горели мосты, но двое стояли в ревущем пламени и саже где-то в центре. Он мог оставить её здесь, мог пустить на другой берег, мог бросить в огненную реку - при любом исходе, это финальное свидание. Этот Эрен не позовёт с собой даже если бы изначально знал всю правду о своей «идеальной» сестре. И истерзанной маленькой душе более чем достаточного момента. Свою крошечную плату за всё былое она смачно испила с черствых губ. И с легкостью отдала брату его, заслуженное по праву, которое он глотал с неменьшей жаждой и знакомым рвением. Дорвались. Ни один из них сейчас не ответит, чего они ждали раньше. Но теперь прошлое как разменная монета, которой обоюдно оплачиваются долги, и не важно где, когда и кем их единственная валюта была выдана. Ее достаточно и оплатить приход молчаливого незнакомца, ни разу не кинувшегося бросаться громкими книжными словами, но демонстративно подвинувшего слишком вольготно расположившуюся между двумя девушку Страсть. Имевшей безоговорочное, но далеко не исключительное право выращивать здесь свои ядовитые сады.

Языки вились одичавшими лозами, то сплетаясь шелковыми нитями, то сворачиваясь тугим клубком. Руки снова бродили по родным просторам плеч и спины, щупая, чувствуя, узнавая. Избавляясь от лишней хлопковой преграды со встречным нетерпением, с тем же раздражением. Хватая. Захватывая. Больше, всё. Вжимая холодную грудь в тёплую. Крепче. Дольше. Мягче. Буря рвала и жгла землю с остервенелой мстительностью брошенной женщины. И двоим сейчас глубоко наплевать как на неё, так и на саму почву под слитыми телами, на бессонные марлийские ночи, на разливающийся океан и горящие глаза обезумевшего в панике зверья. На язык просится много слов, и ни одно не доходит до губ - те заняты жестами и формами, стократ выразительней любого вербального откровения. Ни битва, ни танец и ни одно из других шаблонных описаний сюда не впишется. Для первого мало вдумчивости, для второго много. Шторм заглотил тихое шипение заваленной на возмущенно скрипнувшие половицы тушки. Может быть ранее было бы достаточно любого собачьего самовыражения.

Уже не в этот раз.

По горло сытая безликими признаниями, Аккерман, чёрт возьми, хочет и будет смотреть ему в глаза. Даже если попытается, не получится убежать под дешёвым покровом отговорок и смазанных воспоминаний. Нет уж. Если и существовал идеальный момент, чтобы пойти против любимого брата, то это было он. Эрен может и не прочь свести их час к слепой случке и потихоньку вытравить из памяти все кроме понятного желания Имир знает какой давности. Она прочь. Весьма. С таким же успехом любимец йегеристов и их основатель мог бы найти себе темноволосую шлюху, замотать её в красную тряпку и иметь в задницу, не вглядываясь в детали выше пояса. Нет уж. Смотри и запоминай. Если брат так хочет отыметь сестру кверху жопой, пускай конвертирует свою в титанческую и переворачивает ее обратно.  Потому что иначе она не сдвинется, даже если на это уйдут все мнимые аккерсилы.

И этот зырк, обнаженной и распластанной, казалось бы безропотно привязанной за красный шарф к хозяину девчонки, ещё не зиял на него со столь яростной и бескомпромиссной твёрдостью получить своё.

Отредактировано Mikasa Ackerman (Среда, 8 декабря, 2021г. 09:04:42)