– Лорд Ханес, сделаете ещё шаг назад, вас повесят как дезертира, – королева ласково улыбается, и зарницы далёких молний отражаются в её льдистых глаза.

Снаряды разной величины и плотности, разрываются у самой верхушки холма, и земля летит на королевские сапоги, пыль сражения оседает на военном кителе, и каждый из окружения, нет-нет, да порывается прикрыть хорошенькую златокудрую голову от опасности. Её умоляют уйти все те часы, что длится сражение. «Опасно, Ваше Величество, здесь опасно!» Хистория, объятая грохотом войны и закатными лучами, не сдвигается ни на шаг – остальным тоже не положенно. Они, наверное, ненавидят королеву, её дурной нрав, свою жестокую судьбу. Они ничего не знают о жестокости: Хистория даёт им лишь кусочек, лишь лёгкий привкус, и то, как сползают их улыбки, как подрагивают руки – величайшая отрада. Пусть на секунду, но королева довольна.

Свинцовые облака и свинцовая пыль заслоняют от них поле боя. Ото всех, кроме неё – она видит чужими глазами. Нет, скорее ощущает чужими чувствами. Хруст, лязг, звон, цокот, шелест, грохот, привкус крови, сбитое дыхание, страх, ненависть и непокорство.

«Эрен», – думает Хистория, и уголки её губ капризно ползут вниз. В следующее мгновение из всех ощущений остаются только плоть и кровь. «Восьмой», – Хисторию бросает в дрожь, и разорвавшийся в опасной близости снаряд гаубицы не притупляет её ликования.

– Ваше Величество, мы должны отправить войска!

Снова эти люди, заслужившие звание, но не заслужившие право решать. Не для того она столько возилась с советом, не для того разбиралась с тем командованием, у которого действительно была власть, с теми, кто мог бы командовать. Не для того, чтобы ей указывали. Бомба в кабинете Заккли, покушение на Пиксиса, смещение Дока, – эти события весь военный цирк немного приструнили. Но они всё ещё считали, что могут возмущаться и оспаривать её решения, всё ещё собирались на обсуждения и планировали свои войны. Хистория бы объяснила (и объяснит, когда руки дойдут), но нужно было заниматься важным. Внешней войной.

И вот они, на берегу залива, перед лицом марлийского флота, перед лицом полной победы, всё еще не верят в её план. Спорят так, будто они все ещё надёжно скрыты за стенами, в теплом кабинете с камином – словно что-то может уберечь их сейчас от случайной пули. О, как они были настойчивы, как угрожали ей полным провалом. Не видящие правды за стальной пылью, не умеющие расслышать надежду за грохотом взрывов, они пытаются убедить её увеличить число жертв в этой войне. Идиоты. Убеждают её отправить войска туда, где всё уже закончилось. Туда, где хватило одного воина.

– Флок, сейчас, – Хистория не поворачивает головы, но небольшой отряд Фостера тут же бесшумно выскальзывает из-за её спины, скрывается в шипении, хлюпанье и пыли утихающего боя. Они не сомневаются и не колеблются, получая приказ – бросаются за Эреном в самое пекло. Они согласны за ним и в ад пойти, и Хистория с радостью обеспечит им такую возможность. Но пока надо всего лишь достать его из титана.

«Надо же, двигается», – удивляется королева, когда несколько минут спустя (тринадцать, Хистория засекает) Йегер появляется в поле её зрения, взбирается на холм, даже не спотыкаясь о рытвины. Сопровождение из небольшого отряда добровольцев бушует, выкрикивает что-то, тычет в сторону снявшихся с якоря военных кораблей; на глазах у них – слёзы, а сердца переполнены радостью.

– Вот ваши войска, – бросает Хистория через плечо. – На столе в шатре документы. Отдайте прессе. Скажите им, что сегодня ночью я сделаю заявление. И объявите завтрашний день национальным праздником. Пусть Артлетт придумает уместное название. – Пусть люди верят, что война закончилась.

– Ваше Величество.

Хистория чувствует удар. Словно головой о стенку приложили. «Эрен». Она не любит, когда что-то ускользает из зоны внимания. Особенно Йегер. Особенно с тех пор, как всё это такое неуместно-двустороннее. От Эрена болит голова и мысли немного спутываются. А потому торопливо протягивает руку в знак королевской милости. Впрочем, Эрен даже пальцев не успевает коснуться – рука уже отдёрнута.

– Достаточно, – кривится королева и жестом приказывает всем выпрямиться. – Скажите командованию собираться, мы возвращаемся в столицу, – говорит она стоящему рядом генералу, и толпа вокруг монарха и титана немного рядеет. Хистория делает шаг к Эрену, и даже при разнице в полторы головы роста, умудряется смотреть по-прежнему, сверху вниз. Во всяком случае, для тех, кто не может знать, как королева смотрит на равных, всё одно.

– Остался последний, – это можно услышать лишь краем сознания. Услышать и всё равно не понять. Но Эрен, наверное, слышит теперь только это, единственную гудящую в голове фразу. «Остался последний». И это не про него, это про Девятого. Своё-чужое торжество перекрывает только досадная горечь: Девятый – Колосс.

***



'Cause once this land was heaven on earth
Green hills were all you could see
But now it's soot and steel and brick
So it looks more like hell to me
And each day brings more and more suffering
And each night is silence and fear
And I wake to the sound of your voice
But you're not here
Why aren't you here?

Хистория слышит только свист – кровь, брызнувшая на её белое платье, запачкавшая лицо, очернившая корону, попав на губы, отдаёт металлом.

– Эрен! – выкрикивает кто-то, и королева, наконец, открывает глаза.

Мир делается предельно чётким, ясным, простым. Хистория видит тех, кого никогда не знала; Хистория слышит шёпот, давно забытый. Время, скрученное в спираль, проносится перед глазами, укладывается в одно мгновение, и в мгновении этом – суть. Войны, страданий, печалей и боли. Мира, радостей, надежды и любви. Суть свободы, заключённая в опыте всех детей Имир; суть, заключённая в сознании мира. Спираль вкручивается глубоко в сердце, и Хистория видит, как тянется от неё ниточка, соединяющая всё живое и мёртвое. Спираль раскручивается, и время вдруг делается линейным, позволяя ей наблюдать события, о которых она и не слышала никогда: творение, чужие войны, внешний мир, память девятерых, затем ещё девятерых, и ещё, и ещё, и до бесконечности. Память одного. И конец.

Хистория понимает, что слизала чужую кровь с собственных губ, с опозданием. Девочку, совсем ребёнка ещё, с марлийским пистолетом в руках, скручивают, и Хистория узнаёт безошибочные и чёткие движения Аккермана. Она заторможенно оборачивается к Эрену, поймавшему предназначавшуюся не ему кару, и опускается на пол, перемазанными пальцами касается его щеки. И моргает, впервые с тех пор, как открыла глаза. Два бирюзовых глаза, смотрящие в ответ, поддёрнуты дымкой боли, но Эрен совершенно точно ошеломлён, огорошен, удивлён, сбит с толку. Наверное, что-то чувствует – точно не прикосновение перепачканных королевских пальцев.

От пули он точно не умрёт, в самом провальном случае – воплотится. Хистория смотрит, как он, закашлявшись, сплёвывает густую кровь на идеально гладкий камень, и не двигается, завороженная простотой решения: «Наследие Имир необходимо соединить с королевской кровью». Смешно, как люди продолжают ошибаться и добиваться того, о чём даже представления не имеют. «Так вот почему надо», – меланхолично думает Хистория, наблюдая, как призрачная нить от засевшей в её сердце спирали тянется к Эрену, опутывает с ног до головы.

Кто-то пытается его поднять, спросить о состоянии. Кто-то бегает вокруг королевы, опасаясь ещё одного покушения. Хотела бы сказать, что понимает всеобщую суету, да не может – всё пустое.

Когда у Хистории впервые выходит добиться односторонней связи, её выворачивает. Жалкая минута контроля, и королева сгибается в скручивающих спазмах под испуганное оханье служанок. Они носятся вокруг, тарахтят, готовые её ловить, и не представляют даже, какая раскидистая пустота в её голове, какой непреодолимый вакуум. И что королева одной ногой в могиле, тоже не представляют. Не своей – чужой. Во всех чужих могилах, которые ей приходится раскопать, чтобы добраться до сути этой связи. Хистория запускает пальцы в землю и роет, роет бесконечно и усердно, пока руки не становятся влажными от сырости, крови и перегноя, пока это кладбище сознаний не подсовывает ей услужливо ещё не запечатанную, но уже заботливо приготовленную яму. На ней разве что памятника с именем нет, но Хистория и так знает, кому она вырыта, чей срок уже истекает. Знает заранее, что переживёт каждую мысль, образ и порыв, какие бы не уготовило для неё это траурное молчание.

– Ваше Величество, Ваше Величество!

Кто-то трясёт её за плечо, и Хистория позволяет себе опереться на чужую руку.

– Я прилягу, – говорит она служанкам и позволяет им остаток дня взволнованно шептаться в коридорах.

Стоит только слухам добраться до командования, к её дверям тут же сбегаются беспокоящиеся: вечером Хистория выслушивает чуть ли не двадцать пожеланий скорейшего выздоровления.

– Я хочу поговорить с заключённой, – обрывает она речь командующего Заккли, когда он приходит с визитом вежливости. И незнакомый огонёк в королевском взгляде, видимо, мешает ему постараться отговорить монарха от затеи.

***



– Почему я не удивлена, что ты здесь? – хмыкает Хистория, замечая фигуру Эрена на входе в темницы.

Они не виделись после покушения: Йегера оттащили подальше, сперва переживая, что произойдёт бесконтрольная трансформация, затем, приличия ради, переживая за него. Райсс, лишённая чужих призрачных ещё ощущений и вполне материального прикосновения, испытала фантомные боли, как человек, у которого отняли конечность. Пустота становилась тем весомее, чем яснее делалось сознание Эрена, преодолевшего первый шок от пули и чужого присутствия, и Хистории становилось всё сложнее уловить эту ниточку, за которую мгновение назад она так крепко держалась. Из того, кто держит мир на леске, она сделалась человеком, который сам хватался за спасительную соломинку. В открывшейся ей истине не было только одного объяснения: инструкций для мифической связи королевской крови и Основателя. «Разбирайся сама, девочка», – нелюбезно гаркнула вселенная напоследок, прежде чем пальцы Эрена выскользнули из её ладони.

«Так не пойдёт», – решила королева. Облачённая в правду однажды, теперь она отказывалась от любых других нарядов. Она знала, как работал мир, и хотела исправить те части механизма, которые проржавели. В распластанной перед ней правде были видны все изъяны и несовершенства, весь потенциал и могущество этих несовершенств были видны тоже. И Хистория задохнулась от возмущения: Эрен не покрылся коростой и не пошёл трещинами ещё, он просто остановился. Надо было смазать, показать то, что открылось ей, заставить увидеть истину – тогда бы он смог двигаться.

Они были так давно знакомы, что Хистория даже не стала считать года; чувство, что Эрен не одобрит, крепло тем сильнее, чем больше самостоятельных вдохов без чужого присутствия она делала. Объяснишь, покажешь, носом ткнёшь – Эрен это Эрен. Он будет кричать, брыкаться, проклинать собственную слабость и не примет чужих жертв. Он будет защищать и защищаться до последнего, и любую её мысль сочтёт преступной, если не бесчеловечной. Он идеалист с бесконечной верой в человечество, и он не согласится. Поэтому Хистория не спросит – Хистория всё сделает сама. Пусть придётся его заставить. Это решение даже не стоило ей сердечной работы.

Йегер поворачивается в её сторону, и дежурный поклон уж не вызывает ни у кого возражений или смущения. Хистория помнит, как по первости отказывалась от всех формальностей, но сейчас уже не может припомнить – почему. Всё незначительное и фальшивое выветривается из памяти будто сквозняком. Ну конечно у Ханджи нездоровое чувство юмора – разумеется, она выбила Легиону право забрать преступницу, и, конечно, приставила к ней Эрена.

Хистории, продирающейся сквозь поток собственными усилиями, кажется, что будет легче, если контакт поддержать материальным, – она ещё не разобралась, как это работает, но не против рискнуть, – поэтому подходит к Эрену, касается его ладони, забывая спросить про самочувствие. «Что ему сделается?» – думает обновлённая Хистория, и это последняя её самостоятельная мысль. Всё, что настигает её после – вселенский водоворот, в котором она, благодаря крепкой материальной связи переплетённых пальцев, ориентируется с лёгкостью летнего облака. И обнаруживает, к удивлению своему, что контролировать этот поток не так уж сложно.

***



Для Хистории больше нет своего и чужого. Единственное, что раньше оставалось стоять особняком в этом безупречно гладком вселенском потоке – Эрен. С тех пор, как он добровольно шагнул в ураган, растворил своё сознание в миллионах других, не по её указке, но по собственному желанию, не осталось ничего относительного и безотносительного. «Я» для Хистории значило и «мы», и «они», и «ты». Эрен знает. И всё равно предлагает пощаду. Как будто не видеть равноценно не знать в её случае. Как будто не откусывать Армину голову лично равноценно не участвовать.

Хистория даже рот приоткрывает, забыв на мгновение, что можно и не говорить – услышит. Но произнести слова ей не дают.

– Ваше Величество, всё готово, – Флок выныривает, как обычно, из-за спины Йегера, и безупречное лицо королевы остаётся безупречным, даже если её внутренне передёргивает. Она не терпит вмешательства. Не в синхронность. «Господи, как мерзко, сейчас стошнит», – думает Хистория, лишь силой воли выбираясь из потока и чужого пространства. Для Эрена это не так тяжко – всё его, он плавает и варится в своём. А Хистория вторгается пришельцем и всё время – на ощупь. Терпимо было при одностороннем. При взаимности вообще невыносимо. Ей кажется, она увязает по самые уши, и каждый раз будто из болота выбирается нечеловеческим усилием.

В этот раз выходит еле-еле, кажется, что левая половина тела, вместе с костями и органами, отрывается, отслаивается, вся остаётся Эрену. «Потому что восемь», – предполагает королева. С каждым новым поглощённым носителем становится всё более тяжко. Потому что почти всё сознание мира в одном месте теперь – попробуй, выберись добровольно. Это как бежать от идеального баланса и отнекиваться от слияния с высшим разумом. Наверное, только она и может. Райссы. Хистория делает шаг, делает два, и на третьем понимает, что не чувствует ног: стоит ли рисковать собственной грациозностью и изяществом? 



– Йегер, поедешь со мной, – кидает королева через плечо и забирается в крытую повозку без каких-либо отличительных королевских знаков. Едва Эрен подтягивает вторую ногу в повозку, Хистория облокачивается на него и измученно прикрывает глаза. Можно, наверное, не тратить столько сил, не находиться внутри потока постоянно, – ей ведь теперь нет нужды его контролировать, управлять, наставлять, – но разве можно добровольно отвернуться от истины? Королева хочет себе всё, и сама хочет быть во всём, а потому неудобства и болезненный дискомфорт потерпит. Физический контакт с Основателем, к тому же, сильно облегчает её муки.

Когда её немного отпускает, и восьмой, привыкнув к её присутствию, больше не рушит грани мироздания, Хистория размыкает губы, возвращаясь к разговору, который никогда и не заканчивался.

– Я, конечно, пиршество с тобой разделить не могу, но в стороне стоять не буду.

Делать вид, что не имеет никакого отношения к скорой смерти Армина, она станет только для всех остальных. Потому что это удобно, правильно и гладко.

– Интересно, они сразу попробуют тебя убить или подождут объяснений? – без цинизма или любого другого привкуса чувства размышляет королева. Нейтрально до могильного холода. Потому что какая разница? Впрочем, она знает ответ: это же их разведка, чёрта с два они чего-то подождут.

– Эрен, – позвала Хистория, не разжимая губ, и он её услышал.

В безупречном скользящем потоке было легко и понятно – Хистория вспоминала и воспринимала всё то, чего никогда не видела, но что всегда знала. Это было подобно её первой после долгого расставания встречи с Фридой там, в пещерах Райссов. Тогда она тоже прикоснулась к Эрену, и воспоминания захлестнули её. Но теперь они не были нежелательными – теперь даже особое священное место больше было не нужно. С мизерной долей чужой крови внутри и огромным пластом чужого сознания (лучше сказать: себя в чужом сознании) Хистория ощущала, как вращается мир.

В голове Эрена было много всего, что ему не принадлежало. Ещё больше – закрытых дверей, в которые он сам никогда прежде не стучался. Он, может, и не знал даже, что они там есть, ещё не успел обнаружить, привычный к своему пространству. Но Хистория была чужаком в этом потоке, и она распахивала настежь всё, до чего могла дотянуться – она не знала, что какие-то из дверей были заперты не с проста. А если и подозревала, то всё равно не придавала значения. Это было знание, это было всем, и Хистория нырнула с головой, понимая, что в любой момент её могут отлучить. Она думала, ещё не до конца понявшая эту связь, что Эрен безупречно владеет ситуацией.

К её удовольствию, это оказалось неправдой. И это было ей на руку: то, что Хистория задумала, Эрену она никак доверить не могла. Она знала его, как ей казалось, слишком хорошо, слишком близко – она знала, что её действия, её планы не то, что бы Эрен мог одобрить. Она не то, что бы Эрен мог одобрить. И Хистория втянула его против воли, так, чтобы он даже не всегда мог заподозрить, что втянут.

Королева, не убирая руки с ладони Йегера, обернулась к молчаливой узнице. Она ощущала контроль и брезгливость. Маленькая марлийская шпионка смотрела на неё волком из-за решётки.

– Скажи мне, как твое имя. Скажи, кто послал тебя. Скажи, где найти этих людей, – велела королева, и девчонка сжала зубы, окрысилась ещё сильнее, плюнула ей под ноги. – Могу ли я заставить тебя говорить? – под долгим королевский взглядом девочку пробила дрожь.

***



– Красное хорошо смотрится на белом. Не считаешь же ты, что я просто так ношу белое?

Теплые пальцы еле-еле касаются виска, и Хистория чувствует, как напряжение и многогранный мир немного отступают. Реальность делается тем цельнее и тише, чем слабее становится давление обруча на голову, пока, наконец, Восемь и всё остальное мироздание не затихают, оставляя Хистории звенящую пустотой голову и Эрена под боком, от которого пахнет битвой и осенним ветром. 

Райсс отпускает связь, не надолго, но ровно настолько, чтобы выдержать потом ещё сеанс. Она не знает, что останется у неё после смерти Йегера, и если эта дверь навсегда окажется закрыта, как они и планируют, то жадная королева хочет взять всё сейчас, насытиться на всю оставшуюся жизнь. Сколько бы ей ни осталось. Она побережёт себя как-нибудь потом, после… У неё-то есть время. Всё время мира. У Эрена – ощутимо меньше. Но всё-таки это «меньше» не пара часов, не пара дней, не пара недель.

– Такая спешка. Ты уверен? – вздыхает Хистория, поворачивает голову, подносит руку к его лицу, скользит ото лба к скуле, чертит кривой контур, пока, наконец, не хватает настойчиво за подбородок, заставляя смотреть в глаза. – Уверен, что надо сейчас? – «Можно отложить напоследок. Неужели тебе хочется провести остаток дней под надзором, скованным по рукам и ногам?»

Вообще-то, она не считает. Эрен назвал ей срок, и они оба доверились этой дате. Хистория может попросить всё население его головы подтвердить данные, но едва ли станет: у Эрена нет причин лгать о неизбежном. Им всем нужно успеть, а чтобы успеть, нужно рассчитать идеально. Он бы не стал шутить с тем, что поставит всю их работу под угрозу.

В тот момент, когда он перегрызёт Армина пополам, всё кончится. Может, не моментально: наверняка, Микаса будет колебаться, может быть, даже Леви не нападёт мгновенно, но Эрен Йегер обнаружит себя как предатель, выдаст все свои планы, перестанет быть символом и станет угрозой не только в подозрениях Совета и военных, но окончательной, доказательной. Во всяком случае, Легион так на это посмотрит, не представляющий, сколько уже Эрен является угрозой – сколько уже Эрен является избавлением. Сколько уже тянется этот план, наконец-то собравшийся воедино. Они не смогут сделать многое, но Эрен сам сдастся, потому что его цель не война с ними. Хистория прикажет его арестовать, если будет способна говорить – она опасается, что её собьёт с ног тысячекратно усиленным потоком. Она каждый раз, когда мир становится всё более цельным и полнокровным, ощущает это на себе. Возможно, теми же самыми ощущениями, что и Эрен, собирающий вселенную по кусочку. И не то что говорить – существовать сложновато. Но она всё равно хочет быть там, разделить ощущение триумфа и окончания. Она почувствует, где бы ни была, но ей нужно видеть, слышать и ощущать смерть Колосса всем существом, не только связью. Потому что ей нужно её принять. Чтобы отпустить.

Ей жить после. И пока что Хистории кажется, что это невозможно. Но она надеется: стоить увидеть смерть Армина и признать окончание истории – всё изменится.

Отредактировано Historia Reiss (Вторник, 12 марта, 2019г. 22:25:57)

♫ Linkin Park – Roads Untraveled

По тому, как меняется его поза, Хистория ожидает подвоха – она и в движении пальцев может уловить намёк. Он что-то задумал, но прежде, чем она успевает осознать эту мысль и приготовиться, в сознание врезается острой и назойливой картинкой вариант. Десятки вариантов, на самом деле. Один другого красочнее, один другого хуже, один другого неизбежнее (?) Хистория ненавидит этот трюк, но Эрен его слишком хорошо освоил, чтобы она могла убедительно сопротивляться – размытая дымка делается всё конкретнее, всё ощутимее.

***



– Хистория, иди в дом. Тебе нужно заботиться о себе в твоём положении, – говорит ей какой-то незнакомый парень, пытаясь оторвать её взгляд от замечательного заката, заливающего поля вокруг. «Да, Хистория, тебе нужно о себе позаботиться», – назойливой мыслью стучит в голове недовольный голос Эрена. Слишком знакомый, чтобы быть насмешкой. Слишком заботливый, чтобы не принять всерьёз.

***


– Ваше Величество, разве это не против правил? Если Совет узнает… – Хистория подносит палец к губам, заставляя служанку замолчать. Во-первых, ей нечего сказать королеве, чего бы сама Хистория не знала; во-вторых, будить Эрена, развалившегося  на треть постели, не хочется. Совет может идти проветриться – этот парень прошлой ночью выиграл им войну, и если Хистория кого-то и станет слушать, то точно человека, нагло оккупировавшего её постель, а не Заккли и командиров подразделений.

– Грета, не шуми и принеси воды. И не пускай никого до полудня. И, Грета, не болтай.

Служанка ворчит что-то про правила, но с Её Величеством не спорит – затворяет за собой дверь, и королева расслаблено потягивается. Всем телом, но только одной рукой – вторая в крепкой хватке дрыхнущего в блаженном забытьи Йегера.

***

– Есть кто дома? – голова Эрена показывается в дверном проёме первая, словно он заглядывает в дом с опаской. Но ещё шаг – и он оказывается в крепких приветственных объятиях хозяйки этой не до конца обустроенной ещё хижины.

Хистория спрашивает его про множество вещей: как дела в столице, как дела у Легиона, как дела у командора Эрвина с его временной, но слишком затянувшейся революцией без уверенного кандидата на трон, но главный вопрос так и остаётся не озвученным. Она знает, почему он пришёл: командование наконец-то одобрило операцию по возвращению стены Мария. Саша уже написала ей об этом, и Хистория отказывается верить, что Эрен не захочет заглянуть к ней на прощание. Потому что остальные заглянули, и в их глазах почти не было осуждения в адрес девчонки, которая отказалась принять ответственность. Отказалась сделать то, что от неё требовалось, эгоистично решив жить для себя. Из-за этого же эгоизма она может протянуть руку, взять ладонь Эрена в холодные пальцы и спросить: «Останешься на ночь?»

***

Ощущение разных вселенных захлёстывают и отступают стремительно, и Хистории кажется, что все эти различные варианты сходятся, соединяются в одной точке, чтобы затем разлепиться и оказаться одинаково невыполнимыми – оказаться чем-то из прошлой или будущей жизни. «Не в этой вселенной», – понимает Райсс так же чётко, как чувствует пронзительный взгляд зелёных глаз. И смаргивает наваждение.

«Прекрати лезть в мою голову. Хватит швырять в меня своими полубезумными видениями!» Моменты, болезненные моменты, которые не прожить, но которые как будто бы возможны – он не соображает, как Хистория устала от этого, от видимости возможности, от тонкой иллюзии выполнимого? Её тошнит от жертв. Её тошнит от того, что у неё только одна правда, которой она повинуется целиком полностью, которой она принадлежит и за которой следует. Её тошнит, но никуда она от этого не денется – Эрен же и не позволит ей отступить, если бы она даже на мгновение подумала о дезертирстве. Они стольким уже пожертвовали, чужим и своим, что сомневаться теперь – настоящий грех.

– Что за идиотизм, какие ещё причины против? – зло выплёвывает королева, у которой закончились фантазия и терпение. У Йегера натуральный талант бесить её до трясущихся рук и желания замахнуться. Потому что такие тупые вопросы только он задать может.

«Он что, идиот?» Ну не идиот же, вопреки всем собственным стараниям. Как можно не понимать, что у Хистории самые банальные, самые человеческие, самые очевидные причины. От которых тем больнее, чем спокойнее и повседневнее те мысли, которые Эрен, веселясь, швыряет в поток.

– Я просто не хочу, чтобы ты умирал!

Почему ей вообще надо говорить это вслух? Это же само собой разумеется: она не желает ему такой судьбы. Она бы никому её не пожелала, и этому мальчишке-идеалисту, с которым они вместе выросли над самими собой и над всем миром – меньше всех. Эрен не заслужил эту проклятую судьбу, она не заслужила вместе с ним.

– Это не сойдёт за причину? Я же останусь совсем одна, чёрт тебя дери! – и она всё-таки замахивается. Звучный хлопок и красноватый след на щеке – всё, что свидетельствует о нахлынувшем на королеву гневе, потому что внешне она непоколебима.

Ах, сладкий эгоизм. Откуда-то из глубин внимательных глаз Эрена понимающе ухмыляется Имир. «Ты не меняешься, моя маленькая, трусливая эгоистка». Да, Хистория всё про себя знает. Её главные движущие силы – страх и эгоизм. Одиночество, совершенное после этого слияние, должно ощущаться пустотой. Она будет совершенно одна в этом хаосе, даже если после Эрена останется только порядок; Хистория не сможет ощущать мир так, как ощущает его сейчас. Связь в их случае не метафора из сказок, а вполне ощутимая нить, вибрирующая на обоих концах одинаково, если дёрнуть. И Эрену как будто дела нет, как будут чувствовать себя те, кто перережут эту ниточку. Конечно нет – он же будет мёртв. А ей жить с этим. С этим ощущением отсутствия и пустоты. И это всё, конечно, благородно, ради высшей цели и общего блага, но чувство, что ты жертвуешь всем на свете ради тысяч незнакомых и не родных тебе людей, чувство, что жертва эта оставит тебя пустой, звенящей и гулкой – это чувство никуда не девается, как бы благородны ни были порывы. Эти мысли никуда не деваются, хотя Хистория честно пытается выдохнуть их перед сном, чтобы хоть раз заснуть спокойно.

Хистория выталкивает себя их тех остатков потока, в которые Эрен насильно сейчас вынуждает её окунуться своей маленькой эскападой, и пытается закрыть своё сознание от возможности чужого присутствия. Сейчас, хотя бы на миг, она хочет только своё и не хочет ничего общего. За кого он её принимает, в самом деле? Она готова на всё, действительно готова, и она всё сделает, прекрасно понимая, что это надо сделать, но это не значит, что она принимает это хладнокровно, с пустым сердцем и открытой душой; это не значит, что в ней не бурлит чувство противоречия, не воет сожаление и вина. Хистория не бессердечна, просто предана цели настолько, что готова поступиться человеческим. И Эрен лучше всех должен знать, какими усилиями ей удаётся сохранять трезвую голову и внешнюю холодность. Но вместо этого он тычет её носом в чужие варианты – ему это почему-то смешно, весело, а Хистории больно, даже руки немеют. Удивительно, что он может впустить её в своё сознание, дотянуться до её мыслей в общем потоке, но не способен верно истолковать её мотивы и безошибочно угадать чувства. Удивительно, насколько при всех доступных средствах он её не понимает. Что ж, вероятно, это работает одинаково в обе стороны.

***



Королева больна.

Хистория понимает это по трясущимся рукам и такой бледной коже, словно никакой крови к ней отродясь не водилось. У неё болит, кажется, всё, но сильнее всего – что-то внутри, что-то в голове, кажется, и вместе с тем не совсем в голове. Как будто не в её голове. Хистория даже не уверена, что что-то болит у неё, и остро она чувствует только отсутствие. Чего-то важного и существенного, совершенно необъяснимого и непонятного. Что-то шумит в ушах и, кажется, никак не может пробиться в сознание; у неё ощущение, что её запихнули в мыльный пузырь и то кидают в ледяную воду, то щедро присыпают горячими углями из костра.

Сколько времени прошло с того момента, как она разговаривала с Эреном в тюрьме? После того, как заставила его разговорить девчонку. Можно, конечно, прикинуться, что это Эрен заставил пленницу разговаривать крепкой хваткой и тем копошением в сознании, которым без Райсс не обладал (Хистория предполагала, что, соединённая с королевской кровью загадочная «координата» может иметь эффект не только на титанов, но и на обычных людей, и не постеснялась это предположение проверить на террористке), но какой Хистории с этого толк? Она знает, на ком лежит ответственность. Она знает, что двигало Эреном. Это всё была её воля. Она осознаёт, что сделала и куда теперь лежит дорога.

Ей плохо не из-за этого – это не угрызения совести или любая другая этическая дилемма. Королева действительно больна. И, возможно, умирает. А почему – чёрт его знает. Но каким-то невероятным усилием заставляет себя подняться с кровати: у неё не самая формальная встреча с Легионом, верхушкой Военной Полиции и старыми друзьями из 104-го. И только надежда на их присутствие помогает ей дойти до общей гостиной, в которой обычно собираются высокие гости, чтобы разобраться с делами, и буквально рухнуть в кресло. К её счастью, первыми приходят разведчики, и хотя Хистория страшно рада каждому, с кем можно поболтать без надзора и подержать за руку чуть дольше положенных трёх секунд, она обнаруживает, что первым подсознательно тянется к Йегеру. Он, конечно, впереди процессии, но она смутно догадывается, что это какой-то интуитивный жест – и оказывается совершенно права. Когда Эрен подходит ближе, мысли успокаиваются, и её перестаёт так отчаянно трясти, вакуум в голове рассасывается, и у Хистории чувство, что она снова может дышать.

Она не думает, помнит ли он что-нибудь с их последней встречи, замечает ли изменение, может ли проанализировать тот чёрный кусок пространства в своей голове, который королева оставила ему после. Она просто с упоением хватает его за руку, запоздало осознавая, что её дурное самочувствие – это последствие контакта, её присутствия в чужой голове и в потоке, в котором она быть не должна. Возможно, одно из многих, но видят Стены, присутствие Эрена помогает ей прийти в себя, тактильный контакт – ещё больше. «Это хорошо», – думает королева, довольная, что нашла причину агонии и незамысловатый способ её притупить. Всего-то и нужен, что физический контакт. Видимо, так поток сам себя уравновешивает: своё присутствие в нём королеве легче контролировать через прикосновение к носителю, и для облегчения симптомов отсутствия подходит тот же способ. «Значит, придётся придумать, как оставаться в досягаемости. И причину – зачем».

Отредактировано Historia Reiss (Понедельник, 18 марта, 2019г. 02:03:58)

– Если честно, я сомневаюсь, что мы хоть-сколько нибудь близки, – отзывается Хистория на замечание Эрена. «Добрались до сути» – как же. Даже те восемь в его голове – ещё не конец, потому что ещё не девять, и кто знает, что поменяется с присутствием одного. Может, финальный аккорд собьёт им всю картину мира, может, перевернёт мироздание с ног на голову и подвесит их за пятки к небесам – может в итоге неправыми окажутся именно они. Хистория способна предположить любой исход. Но ей не нужно ничего предполагать, чтобы разглядеть ту крошечную суть, которая совершенно неважна в глобальных масштабах, но полностью определяет их с Эреном. Они не герои, не спасители, не идеалисты и не властители миров. Они глупцы.

Они оба облачены в идеальное знание, и мир раскрывается перед ними, доступный пониманию. Всё вращается и сплетается, стоит только пальцами пошевелить, стоит только моргнуть, стоит только подумать. И всё, что они делают с этим безупречным знанием, с этой единой истиной – смерть. Смерть то, на что они тратят своё время так или иначе. На мысли о ней или на борьбу с ней, но всегда – только на неё. Смерть противопоставлена свободе. Смерть пока что выигрывает.

Даже если Эрен хочет её упрекнуть в малодушии, эгоизме или бесчувственности, нет таких слов, которые могут её задеть – Хистория давно уже всё про себя знает. С тех пор, как впервые решила сделать его пешкой, а не союзником. Возможно, с тех пор много воды утекло и многое поменялось, но едва ли то решение ей кто-то из них двоих простил. Как и всегда, она делала то, что считала необходимым.

– У тебя есть какие-то претензии? – пережив приступ возмущения и лёгкой истерики, накрывшей уставшую королеву так внезапно (спать надо, Хистория, хотя бы через день), уточняет Райсс. Они избегают открытой конфронтации вполне сознательно: зачем она нужна, когда Хистория и так прекрасно знает, что Йегер о ней думает? Чужая душа не такие уж и потёмки, когда чужая голова – открытая книга. Конечно, в обратном направлении это не работает, и, может, такое положение дел немного нечестное и несправедливое, но он всегда может спросить – Хистория скажет ему правду, раз уж с некоторых пор правда соединяет их теми же узами, что и смерть. – Говори, не стесняйся, нас тут всего лишь десять, – мрачно хмыкает королева и протягивает руку за снятой диадемой. Если бы Эрен умел отключаться от коллективного сознания так же, как умеет она, возможно, он бы чаще предъявлял ей претензии. Потому что из всех девяти, думается Хистории, только Атакующий способен пренебрежительно отнестись к воле Райсс. Или она его переоценивает.

Для разнообразия она решает послушать, что он скажет – иногда слова обретают совсем не ту форму, что мысли.

***

– Эрен, задержись, – с привычной улыбкой на губах просит Хистория своим королевским тоном, когда унылое собрание заканчивается и они всем скопом, будто толпа шумных кадетов, вываливают в коридор. Королева среди них, среди ребят из 104-го, и она чувствует себя в безопасности, чувствует себя практически дома. К тому же, её впервые за последние дни не выворачивает наизнанку – это заслуга не всех, а только Йегера. Точнее, не Йегера даже – засевшего в нём Основателя. – Пожалуйста, – она вовремя вспоминает, что надо бы добавить тону просительного.

Конни присвистывает, явно поддавшись коллективным фантазиям, и Хистория старается особо ни на кого не смотреть: знает она, что они думают. Может, даже не думают, просто дурачатся, но потакать их фантазиям у неё нет времени. Пресечь – тем более. Она просто кивает Эрену на кресло, пока ребята медленно тянутся к двери, заинтригованные, любопытные, и начинает не раньше, чем они оказываются по ту сторону стены.

– Командор и капитан сейчас очень заняты, я от них даже отчётов не получаю. Министры настаивают, что мне вообще не обязательно «лезть в дела армии». Я знаю, вы и без меня управитесь, – как будто она может кого-то одурачить своей беззаботной улыбкой, – но мне хотелось бы быть в курсе хоть изредка. Особенно в том, что касается тебя.

«Притормози, Хистория, а то Конни скоро придётся новый вид свиста разучивать. Заканчивай быть мерзкой, хватает уже того, что ты и так всем мозги пудришь. Побереги Эрена».

– В общем, не мог бы ты с этого мгновения сообщать мне о своих назначениях?

Всё предельно просто: она должна знать, когда может пользоваться этим ужасающим потоком. Должна знать, когда может пользоваться Йегером. Потому что если ей случиться ошибиться со временем, она же сдохнет потом в мучениях, если Основателя не будет рядом. К тому же, издалека вряд ли хоть кем-то поуправляешь. Хистория уверена, у неё будет ещё возможность изучить все правила, по которым работает эта связь, но всё-таки время всегда против человека. В случае с Эреном оно и вовсе критично: сколько там ему осталось от отведённых 13-ти лет? Странная мысль, беспощадная, которую раньше думать Хистории было очень горько и больно. Теперь страшно не за Йегера – страшно не успеть.